Я швырнул ему в лицо бумажку и подхватил Ирину на руки. Охранники невольно посторонились. Толкнув ногой дверь гостевой, где недавно сидел мэр, я внес туда Ирину и опустил ее на диван.

– Эй! – понеслось мне в спину. – А пропуск-то просрочен! Вы должны были выйти полчаса назад!

Я безумным взглядом осматривал комнату. Лошадь, закинув ногу на ногу, прихлебывала кофе.

– Где секретарь?!

– Курить пошел, – с высокомерием ответила она.

– Курить?! – чуть не взорвался я.

Ударом кулака я вышиб охранника из дверей, словно пробку.

– Сейчас будут вам пропуска!! – перемежая слова ругательствами, пообещал я. – Вы подавитесь ими!! Вы утонете в них!!

Бац! – и я сшиб с ног женоподобного юношу. Папка, распушив странички, белым голубем взлетела к потолку. Я побежал по коридору. Люди шарахались от меня, прижимались к стенам. Охранники побежали за мной, но на всякий случай соблюдая дистанцию. Я был страшен. Я сам боялся себя, своей непредсказуемости. Распахивая все двери подряд, наконец ворвался в уборную. Выбив окурок прямо изо рта секретаря, я сунул ему в руки кассету.

– Вот она!! В эфир!! Срочно!!

– Понял, – ответил он без какой-либо попытки отыграться за невольное унижение, которое я ему нанес, и побежал в аппаратную. Я помчался в гостевую. Охранники не отставали от меня, но уже дышали тяжело и хрипло.

– Чаем напоите ее! – крикнул я лошади, заглянув в комнату. Ирина по-прежнему лежала без чувств, а лошадь с легкой брезгливостью поглядывала на нее со стороны.

Я подбежал к стеклянным дверям. Сотрудники преградили мне путь, полагая, что я намерен ворваться внутрь.

– Тише! Тише! – зашипели они, прижимая пальцы к губам. – Прямой эфир!

Дискуссия была в самом разгаре. Мэр уже не сидел за столом, а ходил перед телекамерами, размахивая рукой, а бордовый от напряжения ведущий лихорадочно вытирал взопревший лоб платком. Мэр не видел меня. Он вообще уже не обращал на дверь внимания. Я оттолкнул парня, который пытался схватить меня за руку, растолкал шикающую обслугу, распахнул дверь и вошел в студию. Мэр услышал, как я тихо кашлянул, повернулся на каблуках и сразу все понял по моему лицу.

– А в оставшиеся десять минут, – сказал он ведущему, который уже не хотел ни спора, ни дискуссии, а только мечтал об окончании передачи, – мы посмотрим запись, о которой я сказал в начале своего выступления.

Режиссер сделал знак рукой, и на мониторах, которые висели на кронштейнах под зеркальным потолком, появился я. В первое мгновение я подумал, что случайно угодил под прицел телекамеры, и моя физиономия попала в эфир, но в следующее мгновение узнал кабинет Дзюбы. Послышался его голос: «А что же ты хочешь? Чтобы снова начались пожары? Чтобы мы с Сиченем подорвали центральный причал и разнесли в клочья сотни детей? Ты этого добиваешься?» И на экране появилось его лицо – бледное, взбешенное моей несговорчивостью… Кадры, похожие на эпизод скучного детективного сериала, невидимым ручейком растекались по всему Побережью, отзывались в телевизорах, стоящих в кухнях, в гостиных, в офисах, в кабинетах, в армейских казармах, в дежурках милицейских отделений, в залах ожидания вокзалов и аэропортов…

Я вышел из студии и побрел по коридору. Люди с папками, бумагами, коробками, дискетами провожали меня взглядами. Я зашел в гостевую. Лошадь уже заварила чай в чашке с бело-голубым логотипом студии и помешивала его ложечкой.

Я взял чашку, сел рядом с Ириной, подложил под ее голову кипу мятых старых журналов. Она открыла глаза, коснулась губами чайной ложечки, которую я поднес, отпила.

– Кирилл, – прошептала она, глядя на меня с невыразимой мольбой.