Я разделся в прибое, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, и вышел из воды с комком мокрой одежды под мышкой. В углу пляжа, около душевой, нашел свободный топчан, разогретый на солнце как сковорода, лег на него ничком, прижался к горячим рейкам и лежал так некоторое время, содрогаясь от крупной дрожи.

Я был выдернут из жизни, словно выкинут из поезда. От той жизни, которая вынуждала меня бороться и рисковать, я сбежал по своей воле, а эта жизнь казалась мне странной, непонятной и бессмысленной. Мне было плохо, черная тоска пожирала мое нутро, заставляла мычать и корчиться от боли. Я чувствовал себя предателем, трусом, негодяем. Но последние события разворачивались так быстро, в них было столько вопросов, что я не успел сориентироваться. Где-то в воспаленных извилинах мозга жалким голоском начинающего адвоката пищала мысль, что я-де поступил правильно, я сохранил жизнь не только себе, но и хозяину моторки, и его клиенту. И непременно спас бы Игната, если бы этот глупый человек не сиганул за борт лодки. Но какой вес имел этот писк, когда его с легкостью глушил органный рев самобичевания: ты виноват! Ты должен был вернуться за Игнатом! Ты не имел права оставлять его на растерзание бандитам!

Кто бы знал, как мне было больно!

Я опустил ноги с топчана и сел. Голова кружилась, немного тошнило и очень хотелось пить. Кинул взгляд на море. Какое-то оно ненастоящее, если смотреть на него с берега. Игрушечное, рекламное, просто синее пятно… На самом деле оно другое. Ненавижу море! Мокрое, холодное, как наполненное червями ведро! И в нем, словно в джакузи, млеют подонки, которые захватывают яхты и убивают людей!

Рядом, под навесом, мужчины играли в бильярд. Один из них старался как можно ближе дотянуться кием до шара, но мешал живот. Зрители с пониманием смотрели, как он мучается. Двое пацанов баловались с медицинскими весами, становились на них вдвоем и гоняли по шкале гирьку, отыскивая свой вес. Упитанная женщина в панаме прогнала их, взобралась на весы и сразу поставила гирьку на максимальное значение. Тощий мужичок стоял на входе в раздевалку и подавал через верх голой руке сначала полотенце, потом трусики, потом юбку, потом блузку, а затем начал поочередно принимать назад полотенце, мокрый купальник, резиновую шапочку и надувной круг в виде лягушки с большими выпученными глазами; можно было подумать, что там переодевалась лягушка.

Я тоже стал одеваться. Мокрая одежда была отвратительной. Меня снова стало знобить… «А может быть, Игнат выпрыгнул из лодки не по своей воле, а вывалился, когда та подпрыгнула на волне?» – добивала меня обвинительная сторона… Я даже за грудь схватился, так мне стало дурно. Адвокат писклявым голосом возразил: «Если бы Игнат хотел спастись, он бы махал руками, кричал бы и уж, во всяком случае, не поплыл бы в сторону яхты!» – «Да он поплыл к яхте потому, – отпарировало обвинение, – что в отличие от моторки яхта стояла на месте, и Игнату просто некуда было больше плыть!» – «Да пошли вы все со своим Игнатом! – вдруг необыкновенно зло и решительно заявил мой защитник. – Он с самого начала был одержим бредовой идеей отбить у бандитов яхту. Его ничто не могло остановить! Было сделано все возможное, чтобы удержать его, но Игнату хоть кол на голове теши. Он не мальчик, он взрослый человек, способный сам распоряжаться собой и отвечать за свои поступки!»

От такого мощного прессинга обвинение на некоторое время притихло, и мне сразу стало легче. Я уже по-другому смотрел вокруг себя и узнавал признаки прежней привычной жизни. Словно надо мной трудилась бригада реаниматоров, которая вытягивала меня с того света… Труднее всего было надеть кроссовки.