Изменить размер шрифта - +
Несколько дней он блаженствовал среди книг. Потом взялся за дело.
      Время было тяжелое: финансовая паника 1893 года повергла страну в жестокую депрессию; восемь тысяч предприятий потерпели крах, в том числе

много банков. Предприятия, кроме самых необходимых, закрылись: возросло число безработных. Тех, у кого была хоть какая-то работа, считали

счастливчиками. Десять центов в час—вот самое большее, на что мог рассчитывать в Окленде здоровый мужчина. Рабочие бастовали, капиталисты

отвечали локаутами, и возможность получить работу с каждым днем отдалялась.
      Единственное, что удалось найти Джеку, было место на джутовой фабрике: десять центов в час, один доллар за десять часов работы. Станки на

фабрике стояли бесконечно длинными рядами.
      Торопливо вращались веретена; в теплом, влажном воздухе летали густые хлопья корпии. В непрерывном шуме приходилось кричать во все горло,

чтобы тебя услышал сосед. У станков стояли дети всех возрастов, начиная с восьмилетних. Изнуренные постоянным недоеданием, искалеченные

машинами, страдающие рахитом и чахоткой, они работали шестьдесят часов в неделю, чтобы получить два доллара.
      Примерно в этот период Джека стали, как он любил говорить, «волновать неведомые склонности и молодые силы»—эту довольно-таки вычурную

фразу следовало понимать так: он стал интересоваться девушками. На «Рэззл-Дэззл» ему была женою Мэми. Знал он и других видавших виды женщин с

залива Сан-Франциско. Теперь семнадцатилетний парень вдруг стал так стыдиться грубых привычек, которые перенял у своих неотесанных дружков, что

в обществе самой обыкновенной вежливой девушки умирал от смущения. Прежде он так старался поскорее стать мужчиной и так был занят этим, что

решительно ничего не знал о девушках.
      Он был «с той стороны» и поэтому имел мало шансов познакомиться с хорошенькими, милыми и чистенькими девушками, которые ему теперь

нравились. У него появился новый приятель, кузнец-подмастерье Луис Шатток. По словам Джека, этот малый был непревзойденным мастером всяких

безобидных затей и считал себя умудренным опытом, бывалым горожанином. Луис сделался наставником Джека. После работы молодые люди шли домой

ужинать. Потом, умытые, в свежих рубашках, они покупали в кондитерской сигареты и сладости. Пойти к какой-нибудь девушке домой, в гости? Не

пустят. На танцы? Но обоим приходилось дома платить за еду и квартиру, так что карманных денег оставалось всего центов семьдесят пять. Вечерами

оставалось только прохаживаться по улицам. Луис все старался показать приятелю, как бросить красноречивый взгляд, как улыбнуться, приподнять

шляпу. Смотришь, тебя и заметят: вот послышался нерешительный смешок—тут-то и надо заговорить. Но Джек был скромен и застенчив. Девушки

оставались для него чем-то удивительным и недоступным; в решающий момент присутствие духа изменяло ему, самоуверенный вид сменялся робким, а

развязность, совершенно необходимая в подобных случаях, исчезала бесследно.
      Кое с кем он все же познакомился. Изредка он приглашал какую-нибудь девушку в Блер-парк. Трамвай—двадцать центов как не бывало! Мороженое

—две порции—тридцать центов... и потом всю неделю сиди без гроша. Его слабостью были ирландки; в записной книжке появились адреса: Нелли, Долли,

Кэти — фабричные девчонки, которым нравилось, что он без устали танцует, нравились его шутки и заразительный смех. А ему больше всех нравилась

Лиззи Коннеллон, гладильщица из одной оклендской прачечной.
Быстрый переход