Изменить размер шрифта - +
Он, видя, не видит и в современной Москве осмеивает, преследует с ожесточением то, чем благоговейно восхищается в своих предках. Нынче не то, – говорит он. – Конечно, и ныне пьют и едят, да разве так, как прежде? Во-первых, пряжено, верчено, с луком и в помине нет; а во-вторых, теперь уж всякая дрянь пьет и ест, что уже совершенно противно тому, что было прежде. Вот, например, какой-то маленький человек живет в предместье; кажется, не боярин, – а между тем пьет и ест себе преспокойно, точно какая чиновная птица, и в ус себе не дует. Счастливец! – с горечью восклицает поэт:

 

         Есть же счастливые люди, которым день нечего делать;

         Спится всю ночь напролет, и назавтра – другое сегодня!

         Чая вечернего час им как будто какое-то дело:

         Чинно на блюдце всегда льют напиток они> благородный,

         Чинно подставят пять пальцев и снизу под донышко держат…

 

В этой тонкой иронии так и слышится слезное воспоминание о временах предков, пивших не из чашек, а из чар и бокалов, и вовсе не знавших чаю.

 

Но особенное негодование г. М. Дмитриева возбуждают купцы. Вообразите, в нынешней Москве даже купцы осмеливаются есть и пить, сколько их душе угодно. Это уж ни на что не похоже, и г. М. Дмитриев восклицает с озлоблением:

 

         Что за народ! Без еды и без чванства им нет и гулянья!

         В рощу поедут – везут пироги, самовар и варенье.

         Ходят – жуют; поприсядут – покушают снова!

         Точно природа из всех им даров отпустила лишь брюхо…

 

В самом деле, досадно. Всякая дрянь туда же – есть хочет. Другое дело наши предки; те по крайней мере боярством заслужили право есть и пить…

 

Другая прекрасная сторона древнего московского быта, – до француза, – состояла в уважении к роду и вообще к старшим. Картины, рисуемые на эту тему г. М. Дмитриевым, поистине умилительны! Он вспоминает о своей молодости:

 

         Просты сердцами мы были, как дети; а добрые старцы,

         Наши наставники, были у нас, как отцы, благосклонны;

         Но, как отцы, нас с собой не равняли, нам руку не жали!

         Мы уважали их, мы их любили, но и боялись!

         Нас не боялись зато старики: мы не судьи им были!

 

Мы начинаем проникаться сочувствием к жалобам г. М. Дмитриева. Как, в самом деле, не жалеть старцу о том времени, когда старики молодым руки не жали и когда молодые боялись стариков и не смели судить о них! И чем же заменилось все это? Бесчинством, непочтительностью к старшим и даже родным:

 

         Нынче не то! Собираются, где веселее! Нет старших,

         Нет молодых; все равны, и слабеют семейные связи!

         Нужен – ему и почет; а не нужен – умри, и не вспомнят!

         Кто в сюртуке, кто во фраке; этот в пальто мешковатом;

         Тот, как француз, с бородой; а рядом – в звезде заслуженной!

 

Предмет, поистине достойный плачевнейшей элегии; только лучше было бы, если бы начало последнего стиха заменено было следующими словами: тот, как наш предок, с брадой… и пр.

Быстрый переход