Батырь немедленно свернул в ближайшую улочку. Выезжать на бульвары он не решился. Телега стала пробираться тёмными переулками к Трубе, далеко объезжая вражеский лагерь. Быстрым ходом пересекли Маросейку и Мясницкую; на последней тоже обнаружили французов. Но в переулках было тихо и пугающе безлюдно. Вдруг из подворотни показалась большая группа людей в русской одежде. Впереди шёл Лешак собственной персоной. В руке «иван» держал какой-то странный предмет, похожий на топорище или оструганную чурку с закруглёнными концами. Чурка достигала шести вершков в длину и двух — в ширину, и из неё сочился белый дым. Сообщники Лешака тащили кто горящие факелы, кто осмолённые пики, а иные — зажжённые пучки соломы. В толпе Пётр не без удивления узнал квартального надзирателя Пожарского. Четыре месяца назад именно этот человек арестовал его в доме Барыковых на глазах у невесты… Теперь Пожарский, в форме полицейского офицера и с саблей на боку командовал, вместе с «иваном», шайкой поджигателей!

Случилась заминка. Несколько секунд стороны молча разглядывали друг друга, потом Лешак рявкнул:

— Дорогу, бесов сын! Прочь с пути!

— С твоей ли рожей в собор к обедне? — ехидно спросил Батырь. — Шёл бы в приходскую!

— Уйди, говорю, покуда цел!

— Никак, с вардалаками решил подраться? Так скажи, мы с полным удовольствием.

Незнакомое слово произвело на «хозяина Бутырки» впечатление. Он осёкся и шагнул в сторону, освобождая проезд. Но Пожарский не уходил, а наоборот, затеял беседу:

— Ахлестышев! Вы почему здесь? Сбежали из-под конвоя?

— Как видите, не я один: при вас таких целая шайка!

— Мои люди не беглецы, а выполняют поручение правительства! Это им зачтётся, они будут освобождены от уголовного преследования. Но вы с вашим приятелем бежали самовольно!

— Выручка! А ты заарестуй меня! — ухмыльнулся налётчик.

— Давайте вернёмся к этому разговору потом, когда выгонят французов, — примирительно сказал Ахлестышев. — Поспорим, ежели останемся живы… А пока занимайтесь своим делом, а мы продолжим своё. Саша, поехали!

Батырь дёрнул вожжи, квартальный надзиратель едва успел отскочить.

— Если вы присоединитесь к партизанам, то и вам зачтётся, — торопливо проговорил он. — Обещаю именем Ростопчина — имею такие полномочия.

— Мне некогда!

— Идёт война, Пётр Серафимович, — сказал вдруг взволнованным голосом Пожарский. — Отбросьте личные обиды. Французы в Москве! Слыханное ли дело? Беритесь, как другие, за оружие и…

— В компании с Лешаком?

— Ну и что? Около святых черти водятся. С нами ли, без нас, но воюйте, не отстраняйтесь! Отечество в опасности! Вы же порядочный человек!

— Но ваш суд решил иначе. И Яковлев, фабрикующий улики, носит один с вами мундир!

— Я всё знаю, — тихо произнёс надзиратель. — И про улики, и про неправый суд. Вы обижены, и у вас есть на то причины. Но в такое время… Стыдно, Пётр Серафимович, теперь упиваться личною обидою. Убейте хоть одного француза. И тогда я первый сделаю, что смогу, чтобы вам вернули права состояния.

— А где вы были, когда меня оболгали? — выкрикнул в сердцах Ахлестышев. — Саша, поехали!

Телега рванула. Не выдержав, каторжник оглянулся. Пожарский стоял и смотрел ему в след. Лешак из-за его спины показал кулак, потом подошёл к ближайшему дому, разбил стекло и кинул в окно свою загадочную чурку.