|
Киерко все это взором окинул. На все это двинулся полчищем мыслей своих головных, чтоб от каждой задвигались полчища кулаковатых мужчин. Пох-пох, – прыснули светом двудувные ноздри авто: – пах бензина, подпах керосина. Парком подвоняв, устрельнул. В недрах нового дома с огромными окнами – в небо, взлетев над землею под небо, жила Эвихкайтен. И Киерко шел к ней.
Этот кружок собирался по вторникам. По четвергам собирался кружок социальный; его собирал Клевезаль; в него хаживал Киерко, не соглашаться, а – слушать. Мадам Эвихкайтен же, барыня деликатес, опустивши лазури очей, очень тихо вела себя в том и в другом; и ходила в компрессиках: барыня с тиками, барыня с дергами! У Эвихкайтен застал Вулеву, экономку Мандро. Вулеву говорила мадам Эвихкайтен: – Представьте, мадам, – же-ву-ди-ке – мое положение, как воспитательницы… – Ах, ужасно! – Лизаша… – Ужасно… – Мадам, – же-ву-ди-ке, – что девочка – нервная и извращенная… – Не говорите… – А он, – же-ву-ди-ке – с ней… – Эротоман! – Шу-шу-шу… – Негодяй… – Шу-шу-шу… – Просто чудище!! И Эвихкайтен бледнела. А Киерко понял, что речь – о Мандро: серо-рябенький, – молча внимал. Очень часто здесь речь заходила при нем о Мандро; и всегда глаз скосивши на проверт носка, – улыбался вкривую: молчал, только раз прорвалось у него: – Все Мандро да Мандро – ну-те: чушь он. Я знаю его хорошо; мы ж в Полесье встречались; вчера он – Мандро, а сегодня – хер Дорман; мосье Дроман – завтра; как Пхач ваш… Мандрашка он, – ну-те… В него ж одевается всяк: маскарадная – ну-те – тряпчонка; грошевое – нуте – инкогнито. На приставанья сказать, что он знает, – смолчал; дергал плечиком; лишь уходя, четко выпохнул трубочкой. – Жалко Мандрашку, как что, – его: хлоп! А паук, в нем сидевший, – сбежал… Пауки пауков пожирают «мандрашками» разными; ну-те – заманка для мух; паутиночка он… Пауки ж наплели за последние годы мандрашины всякой и сами запутались в ней; вы же, – в корень глядите: падеж будет, ну-те… Падеж – мировой! И – ушел. Эвихкайтен же – с тиками, с дергами – эти слова доложила Пхачу; Пхач с большим удовольствием мхакал и пхакал: – Да, да – понимаю: вопрос объясняется своеобразием расположения токов астральных, не чистых, – и стал намекать Эвихкайтен, что надо бы сесть ей с ним в ванну: очиститься. И Эвихкайтен ответила, что – «поняла»; ее мнения были тонки лишь в присутствии гостя; поступки с домашними – срам; все казалось зефиром – вдали; вблизи – бабища, прячущая под корсетом живот не зефирный; являлася в гости она с таким видом, как будто она – из Парижа; жила ж, как, наверно, уже не живут в Усть-Сысольске: невкусно! А все говорила о вкусах. Зачем посещал ее Киерко? Кто его знает.
18
И не шел снежный лепень; отаи – подмерзли; сосули не таяли; великомученица Катерина прошла снеговой заволокой; за нею, кряхтя, прониколил мороз; он – повел к Рождеству, вспыхнул елками, треснул Крещеньем, раскутался инеем весь беспощадный январь, вьюгой таял; и умер почти солнепечным февральским денечком. |
