Это ведь было своего рода научное открытие, равных которому, пожалуй, не было в палеонтологии. Природа была циклична во всем: как в смене времен года, так и в воспроизведении человеческих конгломератов. Если внимательно вчитаться в дневники и жизнеописания Миклухо-Маклая, то становилось очевидным, что дикари Новой Гвинеи были не только простодушны и неприхотливы, как молодые русские рыночники, но также в полной мере коварны, жестоки и злопамятны, и за лишнюю нитку бус им ничего не стоило перерезать всю родню. Иное дело, что у них не было в наличии танков, пушек и автоматов, чтобы одним чохом покончить с зазевавшимися конкурентами, поэтому разборки между тамошними племенами затянулись на полтора столетия, пока всех не выстроили по ранжиру английские колонизаторы.

Каждый день без устали Иван бродил по родному городу и повсюду видел одно и то же: слезы и стоны проторговавшихся и восторженные вопли победителей, сорвавших дневной куш. Все было точно по Герману: пусть неудачник плачет, кляня свою судьбу. Между двумя основными категориями московского населения – жуликами-везунчиками и жуликами-банкротами – иногда выныривали промежуточные фигуры: азартного, полупьяного нищего с протянутой рукой да нервного обывателя, промышляющего неизвестно чем, крадущегося вдоль домов зябкой походкой и напоминающего своими повадками кладбищенского вора. Еще много шастало по улицам взвинченных, нарядно одетых женщин разного возраста, у которых, у всех без исключения, было написано на лицах одно нестерпимое желание: дай доллар, прохожий, а уж я дам тебе все остальное. Куда повымело с улиц нормальных обыкновенных людей, прежде так густо населявших Москву, догадаться было невозможно, и это была тайна, которая его довольно сильно занимала.

В одном из подземных переходов он купил любимую президентом газетку "Московский комсомолец", наскоро ее пролистал и сразу наткнулся на заметку, которая в общем-то косвенно приоткрывала тайну исчезновения из столицы нормальных людей. Заметка игриво называлась "Выпал из гнезда" и рассказывала о пожилом господине, который от недоедания и ужаса текущих дней еле добрался до окна и сиганул с шестого этажа на мокрый асфальт.

Тут к Ивану приблизилась девочка лет двенадцати, в опрятном школьном фартучке, тронула его за рукав и пропищала прокуренным детским голоском:

– Дяденька, у вас не найдется двести рублей?

– Может, и найдется. А зачем тебе?

Кроха озорно подмигнула:

– Дедушке капли купить, зачем же еще. Но если вы хотите развлечься, это обойдется дороже.

– Как это развлечься? – удивился Иван, хотя мог бы догадаться без глупых вопросов.

Кроха оглянулась по сторонам:

– Можем пойти ко мне, я ведь недалеко живу.

– Сколько же стоят твои развлечения?

– Вы такой красивый. Десять долларов меня устроят.

– А если отведу тебя в милицию?

Девочка отшатнулась, скривила губы:

– Нет, дяденька, не отведете.

– Почему?

– Вы же добрый, я вижу.

Обескураженный этой встречей, Иван, как во сне, проехал пять остановок на троллейбусе до ларька, где работал его недавний однокашник и друг Дема Смирнов. Его впустили в палатку, усадили на стул и сунули в руки банку немецкого пива. Кроме Демы, тут управлялся еще один смуглоликий паренек лет двадцати двух, а у стеночки прямо на полу кемарила девица в растрепанном обличье, как бы приготовленная на выставку нижнего дамского белья.

– Знакомься, – сказал Дема. – Это Рувимчик, он из Мелитополя. А это Нинка, она скоро очухается. Немного забалдела натощак. Ну как, надумал?

– Чего надумал?

– Вот, – сказал Дема Рувимчику. – Был человек человеком, а стал как пидер малахольный. Последний раз говорю, Ванек, вступай в долю, и завтра же открываемся на Краснопресненской.