|
Вскрикнули! Сонно пошел переулком пустым; завернул в Гнилозубов второй, где и был схвачен он.
24
Вишняков с Кавалькасом приблизились к дому: темно; прилипали к прощелку: – Вот здесь, милый мой, он махрами мотал! Но ничего не моталось вихрами; стоял лишь догарок свечи в разворохе бумажек; был сумерок. Грибиков, дергаясь, следом тащился за ними, – без шапки, рукою схватяся за ворот, и грудь защищал от ветра колодного: – Да! – Любопытно! По синему неба летели раздымки. Они не решились звониться: на дворик прошли; и – уперлись в забор; посмотрели в заборную трещину: – Дверь! – Посмотрите! – Открыта! И дверь – беспокоила. Карлик хотел было дать стрекача, а портной, захватившись руками за верх (здесь обломаны были железные зубья), кряхтя и виляя горбом, кое-как перелез над забором; пошел на терраску. – Идите сюда, – очень строго он бросил. – Весьма любопытно, – и Грибиков крадучись, – под подворотню: за ними; и – видел: они перемахивали над забором: – Поймают с поличным! – Наука! – Не суйся!
– Смотрите-ка! – Что? – На обоях! На ясном куске – отпечаток руки: пять коричнево-красных пятна – пяти пальцев: – Кровь! Оба – в столовую! Чьи-то подошвы опять-таки были забрызганы кровью: отчетливо.
И Грибиков – вскрикнул. Горилла пошла переулком; а Грибиков, дергаясь, бегал туда и сюда; и кричал, и стучал: – Помогите! – Несчастие! Выскочили – кое-как, кое в чем: – Где? – Куда? – Кто? – Второй Гнилозубов. – Держи! – Задержали! Здесь скажем: горилла жила трое суток еще, но без сознанья была; проживала в тюремной больнице она – вне себя, неопознанная! Собрались под дверью. И заспанный, тут же чесался Попакин, – с трухой в године; рожа – ком; в кулаке – сорок фунтов; глаза – оловянные; нос – сто лет рос; брылы – студень вари: – Ты-то что! – Продежурил! – Проспал. – У тебя, брат, под носом – вот что; а ты – что? – Видно, правильно, что в русском брюхе – сгинет долото! Что-то силился он доказать; да – петух засел в горло; и там – кукарекал: что нес – невозможно понять.
25
Кавалькас и портной по кровавому следу прошли коридором; вот он – кабинетик: кисель из бумаг; черно-серый ковер странно скомкан; в углу – груда книг; этажерка упавшая; кокнули черное кресло; без ножки лежало. Кровь, кровь! Но два шкафа коричневых, туго набитых тяжелыми и чернокожими книгами, были не тронуты; та же фигурочка шлa черно-желтого там человечка: себя догоняла на фоне зеленых обой, на которых бюст Лейбница гипсовой буклей белел; и на гипсовой букле – кровавое пятнышко. След вел на лестницу; лужа кровавая капала – все еще – сверху; бежали отсюда к террасе: с террасы, наверное, вынесли труп. Нo с порога распахнутой двери – назад; потому что, стуча сапожищами, с ямы могильной пошел откопавший себя и к себе возвращавшийся труп. Он злател на заре перепачканной кровью пропекшейся мордой; на них шел со связанными крепко за пояс перековерканными руками и протопыренными, точно крендель, локтями, в халате растерзанном, с вывернутой головою - – вверх, вверх, - – рот раздравши, оскалясь зубами, как в крике; но крик был – немой, потому что из рта вместо крика мотался конец перемызганной тряпки. |
