В динамиках гремит бодрящая ритмичная музыка; воспроизводимая ежедневно нарезка сонгов напоминает плотно набитую пулеметную ленту, в которой каждый третий патрон спецом от Рикки Мартина. Из четырех линий разделочного цеха работают три. В сравнении с «кэббиджем» работа на разделке салатов, это синекура. Мы с Татьяной исхитрились с утра застолбить два места на дальнем от входа конвейере. Я выгружаю из составленных на поддонах по обе стороны линии ящиков в желоб салат-латук — листовой, «ромен» и спаржевый. Таня и присоединившаяся к нам Стася, расположившись по обе стороны ленты, распускают салат, удаляют небольшие кочерыжки. За спиной у меня щиток с пультовым устройством; в отсутствие супервайзера я могу сам регулировать скорость движения ленты, при этом следует ориентироваться на ближнюю к нам ленту бокового — поперечного — конвейера, на которую поступает овощная масса с трех задействованных сегодня линий, включая нашу.

В какой-то момент я заметил как Стася, сунув нож в прорезь разделочной столешницы, метнулась к боковому конвейеру — вскочила на ребристую подножку, встала на боковину линии и махнула на другую сторону конструкции.

Татьяна что-то крикнула, но я не расслышал, что именно — у меня в ушах скатанные в трубочку ватные тампоны, защита от Рики Мартина. Жена жестами показала, чтобы я вырубил линию. Я щелкнул рубильником; вытаскивая на ходу самодельные беруши, направился вслед за женщинами к боковому конвейеру.

— Marek! — Стася всплеснула руками. — Kurwa mac!..

На полу, в том месте, где лента идет наклонно вверх, громоздится порядочного размера куча нарезанного салата. Случилось что-то вроде затора; и такие вещи, кстати, на этом конвейере в силу каких-то конструктивных недоработок далеко не редкость. Меня и самого Тереза пару раз ставила на эту «позицию» — следить, чтобы в данном узком месте не накапливалась избыточная овощная масса. Работа, в сущности, простая: при помощи деревянной лопаты отгребать массу от ближнего края лента к середине, и еще примерно раз в четверть часа выгружать на ленту из двух подставленных, подобно тазам при дырявой крыше, пластиковых ящиков все то, что падает с ленты, несмотря на старания поставленного в этом месте человека.

У Марека очумелый вид; он еще толком не пришел в себя. Я прекрасно понимаю, что именно произошло, со мной ведь точно такое же приключилось пару дней назад. Марек, вымотанный работой и поездками, — он ведь еще и водителем подрабатывает — попросту уснул. Сел ли на ящик, думая перевести дух каких две или три минуты, или занял статичную позицию, — я в прошлый раз прислонился лопатками к стене, а очнулся уже на полу — не суть важно. Важно то, что пока он пребывал в состоянии прострации, на полу пакгауза оказалось примерно три центнера салата «микст».

А это, по здешним меркам, серьезный косяк.

К тому времени, когда в цех принеслась португалка, — она среагировала на остановку конвейера — мы успели перегрузить обратно на ленту, распределяя по всей ее длине, примерно две трети от того количества «микста», что вывалилось на пол.

К звукам гремящей музыки добавились два громких женских голоса; причем, обе, Тереза и Стася, особо не стеснялись в выражениях.

Португалка была по-своему права, когда заявила, что «спать надо дома, а здесь нужно вкалывать!..» Но и Стася предъявила супервайзеру вполне рациональный аргумент: «техники обещали исправить этот изъян конвейера, но ничего и не сделали, kurwa mac!..»

Минуты через две или три женщины, выпустив пар, перестали орать и размахивать руками. Тереза, мрачно глядя под ноги — на полу оставалось еще порядочно салата — спросила:

— Когда в последний раз мыли пол?

— Полчаса назад! — выпалила Стася.