Изменить размер шрифта - +

В некотором роде уже создана целая «отрасль знаний», покоящаяся на философско-богословском и мистически-демонологическом (преимущественно) подходе к исследованию текста романа «Мастер и Маргарита», которая будет шириться и умножаться, все более превращаясь в явление самостоятельное. Видимо, такова уж сила булгаковского творения (в том числе и «мистическая»), раз она способна вызывать у исследователей и читателей страстную потребность высказать свою точку зрения по поводу замыслов, идей и содержания этого загадочного произведения.

К сожалению, Булгакову приходилось не только скрывать свои идеи и замыслы, но и неоднократно уничтожать великолепные тексты (судя по сохранившимся фрагментам — самые лучшие и политически острые). И делал он это не потому, что боялся быть уличенным в написании астрально-эзотерического или новоевангелического романа, а потому, что понимал: за такую главу, как, например, «Заседание Великого Синедриона» (Иешуа сначала допрашивали в Синедрионе, а затем отправляли к Пилату), где раскрывался механизм политического сыска «красного Ершалаима», ему пришлось бы поплатиться очень тяжко. Не случайно в одном из своих писем П. С. Попову Булгаков с иронией заметил: «Печка давно уже сделалась моей излюбленной редакцией».

Вот почему, на наш взгляд, и самому широкому читателю будет крайне любопытно проследить все этапы рождения романа и прочесть собранные в этом томе наиболее существенные его редакции (разумеется, из тех, что сохранились).

И еще несколько слов в заключение. Сам писатель чрезвычайно редко говорил о целях и замыслах своего романа; Е. С. Булгакова также стремилась не касаться идейной сущности произведения. Ничего не сохранилось и в воспоминаниях близких им людей относительно целевых установок романа. В связи с этим особую ценность приобретает письмо Булгакова к Елене Сергеевне от 6—7 августа 1938 года: «Я случайно напал на статью о фантастике Гофмана. Я берегу ее для тебя, зная, что она поразит тебя так же, как и меня. Я прав в „Мастере и Маргарите“! Ты понимаешь, что стоит это сознание — я прав!» (НИОР РГБ. Ф. 562. К. 19. Ед. хр. 8).

Так что же так поразило Булгакова и подтвердило его веру в свой роман?

Речь идет о статье И. В. Миримского «Социальная фантастика Гофмана», опубликованной в журнале «Литературная учеба» (1938. № 5). Почти весь текст статьи, хранящейся в архиве писателя, испещрен подчеркиваниями и иными пометами (красным и синим карандашами). Вот лишь некоторые фрагменты, отчеркнутые Михаилом Афанасьевичем:

«Стиль Гофмана можно определить как реально-фантастический. Сочетание реального с фантастическим, вымышленного с действительным…»

«Если гений заключает мир с действительностью, то это приводит его в болото филистерства, „честного“ чиновничьего образа мыслей; если же он не сдается действительности до конца, то кончает преждевременной смертью или безумием».

«Он превращает искусство в боевую вышку, с которой как художник творит сатирическую расправу над действительностью».

«Смех Гофмана отличается необыкновенной подвижностью своих форм, он колеблется от добродушного юмора сострадания до озлобленной разрушительной сатиры, от безобидного шаржа до цинически уродливого гротеска».

Особое внимание Булгакова привлекли следующие строки:

«Цитируются с научной серьезностью подлинные сочинения знаменитых магов и демонолатров, которых сам Гофман знал только понаслышке. В результате к имени Гофмана прикрепляются и получают широкое хождение прозвания, вроде спирит, теософ, экстатик, визионер и, наконец, просто сумасшедший.

Сам Гофман, обладавший, как известно, необыкновенно трезвым и практическим умом, предвидел кривотолки своих будущих критиков…»

И еще один штрих, быть может, самый важный:

«Шаг за шагом отвлеченный субъективно-эстетический протест в творчестве Гофмана вырастает в бунт социального напряжения, ставящий Гофмана в оппозицию ко всему политическому правопорядку Германии».

Быстрый переход