Еще сержант увидел глаза Кати — залитые слезами и устремленные неподвижно на дорогу. Вперед, только вперед...

Сержант перехватил руль, поставил ногу на педаль, убрал ручной газ и осторожно привалил Катю к спинке сиденья.

— Катя! Катюша! Ты что?! Ты потерпи немножечко, — бормотал сержант и гнал, гнал машину вперед.

Лицо Кати было неподвижно, и только слезы тихо сползали с ресниц.

— Убили нас, Васенька, — вдруг сказала Катя. — Невовремя нас убили...

— Что ты! Что ты?! — закричал сержант. — Катюшенька, что ты говоришь?! Ты живая! Ты даже очень живая! И он живой! Он тоже живой! Ты только потерпи немножечко! Мы сейчас. Мы мигом!

Фургон мчался по шоссе с невиданной скоростью. Сержант остервенело крутил баранку, смотрел вперед и не видел, как рядом с ним умерла Катя.

— Ты не волнуйся, ты держи хвост морковкой! — кричал он ей, не отрывая глаз от дороги. — Приедет Петька. Поженитесь. Ты не смотри, что он молодой! Он же четыре года от Москвы до Германии топал! Он и жизни-то человеческой совсем не видел! Передовая да санбаты! Пацана воспитывать будете. Я к вам в гости приеду. У вас цирк в городе есть? А, Катюшка? Может, ты пить хочешь, Катенька?.. Сейчас! Ты думаешь, у меня нету? У меня все есть!

Сержант протянул окровавленную, обожженную руку вниз, достал флягу, протянул ее Кате. И, улыбаясь, посмотрел на нее.

Сквозь простреленное стекло в кабину ворвался встречный ветер. Он пошевелил прядку волос мертвой Кати и высушил слезы на ее щеках.

Сержант осторожно положил флягу на сиденье, притормозил и поехал медленно-медленно.

Словно похоронные дроги, фургон ехал по расположению дивизии. Еле-еле катил он по неширокой улочке, и все, кто попадался ему навстречу, останавливались и смотрели ему вслед.

С искареженным капотом, простреленным ветровым стеклом, с дверцами, пробитыми пулеметными очередями, с израненным в щепки фургоном, хромая спущенными правыми задними колесами, ЗИС медленно подкатил к штабу дивизии.

— Артисты приехали! Арти...

Сержант тяжело вылез из-за руля, обошел фургон и заглянул внутрь:

— Все живы?

— Все, голубчик... Все, слава богу, — ответила старая певица.

* * *

Сержант и старик-ефрейтор только что закончили делать холмик на могиле Кати.

Неподалеку, метрах в трехстах, шел концерт под открытым небом. Оттуда доносилась музыка, веселые куплеты и аплодисменты.

Сержант взял лопату под мышку, помотал забинтованными руками и попросил старика-ефрейтора:

— Сверни мне покурить.

— Погоди ты с куревом, — недовольно сказал старик. — Сыми шапку.

Сержант бросил лопату и неловко стянул с себя пилотку.

Старик тоже снял с себя пилотку, засунул ее под ремень, обратился лицом к солнцу, перекрестился и сказал:

— Господи, упокой душу рабы твоей... Как ее звали-то?

— Катя, — грустно сказал сержант.

— Господи, упокой душу рабы твоей Катерины... — старик истово перекрестился. — Прости своей усопшей рабе все прегрешения...

— Какие еще прегрешения?! — злобно ощерился сержант и шагнул у старику-ефрейтору.

— Ну, говорят так... — забормотал старик.

— Я тебе покажу «прегрешения»! — рявкнул сержант.

Старик испуганно втянул голову в плечи и сержант почувствовал себя виноватым.

— Не было у нее никаких прегрешений, — тихо произнес сержант. — Не было...

Старик посмотрел на сержанта прозрачными детскими глазами и вдруг спросил:

— Интересно.