Ползание на коленях — великий учитель. Оно меняет привычный угол зрения и наполняет человека приятным чувством скромности. Оно приближает глаз, нос и ухо к врагам, которых обычно не видишь, а также к маленьким существам, живущим рядом с тобой — ко всем этим ящерицам, паукам, насекомым, которые деловито суетятся в траве и стремглав удирают от огромной человеческой руки, что тянется охватить какой-нибудь очередной стебель, под которым находится их дом. И это показывает мне, что мой мир — всего лишь один из множества миров, которые сосуществуют рядом друг с другом в этой маленькой вселенной, именуемой «мой дикий сад».

И тогда в мое сердце закрадывается тяжелое сомнение: а с кем, в сущности, я воюю? Почему и за что? Ведь те растения, которые я выращиваю, и те растения, которые я сжигаю, — это все дикие растения. Так кто же постановил, что лютики предпочтительнее всякого рода клевера? И чем морской лук лучше крестовника? В чем преимущество синего василька в сравнении с васильком колючим? Или мальвы в сравнении со штокрозой из того же семейства? А может, и я заразился склонностью считать одни виды «выше» других, как те организации защиты окружающей среды, которые считают, что панды и дельфины достойней защиты, чем пауки и жабы?

Среди владельцев диких садов встречаются люди, у которых есть на этот счет твердые принципы и правила. Они не вмешиваются в естественные процессы, происходящие в их сяду. Они не станут сеять, поливать, полоть или удобрять. Но мы с моим садом не так жестко идеологизированы, и религиозный фанатизм в любой области меня отталкивает. Я все-таки предпочитаю цикламены чертополоху, хотя и те и другой — это дикие растения, и я вмешиваюсь в борьбу за существование, которая происходит в моем саду — беспощадно выпалываю тех, кого не хочу, и отдаю несправедливое предпочтение тем, кто мил моему сердцу. В периоды засухи и в дни особенно тяжелых хамсинов я даже немного поливаю свои цветы, убираю лишние побеги, которые выращивают иудино дерево и лавр, и подрезаю рожковое дерево, чтобы в один прекрасный день можно было посидеть с друзьями в его тени. И по тем же самым причинам я собираю и сею те или иные семена в более подходящих и безопасных местах, чем им предоставил бы слепой случай.

А ко всему к этому добавляется еще и обычная человеческая склонность, свойственная даже тем, кто близок к природе и любит ее, видеть в прополке своего рода войну хорошего с плохим, цивилизации с варварством, Гедеона с мадианитянами. И вот интересный феномен, наверняка связанный с этим: все те дикие растения, которые я сею, и сажаю, и выращиваю, и люблю, я знаю лично, каждое по его облику и по имени, по его общему виду и по каждой из его частей на каждом этапе его жизни. Но мои враги, та бесконечная плебейская компания диких растений, на которых я иду войной, представляются мне как что-то цельное, лишенное индивидуальности и отдельных имен. Просто «сорняки», и все тут. Глаз уже узнает их, и рука уже напрактиковалась в их искоренении, но кроме этого узнавания врага между нами нет ничего личного.