— Вы хотите сказать, таким же отвратительным, — отрезала она.

Но, по-видимому, он пропустил ее выпад мимо ушей, потому что глаза у него потемнели и в то же время затуманились, словно от какого-то тепла, идущего изнутри.

Как зачарованная, она беспомощно наблюдала за ним. Вот дрогнул мускул у него на подбородке… Казалось, что мгновение длится бесконечно долго. Лиллиана даже задержала дыхание, словно чего-то ожидая.

Тогда, с видимым усилием, он отвернулся от нее и направился к ванне.

Она слышала, но не видела, как он снял остальные предметы своей одежды. И только тогда, когда тихий плеск возвестил, что сэр Корбетт ступил в ванну и погрузился в подогретую воду, она осмелилась повернуться.

Он лежал на спине в кованой оловянной ванне, откинув голову с закрытыми глазами на ее закругленный край. Он лежал неподвижно, и его можно было бы принять за спящего, но Лиллиана была уверена, что он полностью начеку. Он был рыцарем, хорошо обученным и закаленным, а из наставлений, с которыми ее отец постоянно обращался к отрядам своих воинов, она усвоила, что на войне человек выживает не случайно. Он может отдыхать, но при первом сигнале опасности должен мгновенно собраться, чтобы ее отразить.

Лиллиана не знала, что делать дальше. Она держала в пуках мыло и полотенца, но не могла себя заставить подойти к нему. И тогда, как бы почувствовав ее нерешительность, он заговорил:

— Теперь развяжи мою суму. Достань оттуда подобающие одежды, в которых жених может показаться своей невесте.

Напряженный тон, каким были сказаны последние слова, противоречил его свободной позе, но Лиллиана почувствовала такое облегчение, что не придала значения этому обстоятельству. Она быстро опустошила суму, из-за которой с самого начала и вышло такое ужасное недоразумение. Если не считать связки бумаг, которую она положила на кровать, там было только то, что обычно имеет при себе мужчина. Две рубашки, запасные штаны, чулки и подвязки к ним, и три красивых туники.

Она выбрала тунику голубовато-серого цвета, сшитую из редкой шелковой ткани, которую она видела раньше всего лишь один раз. Серебряные нити, вплетенные в ткань, искрились на свету, и она, не удержавшись, легко провела рукой по поверхности ткани.

— Такую ткань делают на Самосе. А тунику мне сшили в Турции.

Лиллиана покосилась на него.

— Чудесная работа, — проговорила она тихо.

— В обозе у меня целые сундуки такого добра.

Это было произнесено самым обычным тоном, но Лиллиана сразу почувствовала, как много скрывается за такими простыми словами. Глаза у него уже не были закрыты: они не отрывались от нее. Не собирается ли он соблазнить жалкую прислужницу куском тонкой ткани? По выражению его лица трудно было догадаться, что он имеет в виду.

Она промолчала, тогда он сел в ванне, обхватив руками согнутые в коленях ноги.

— У меня есть драгоценности, пряности, благовония. — Он плеснул на себя водой и медленно провел рукой по влажным завиткам волос на груди. — Ковры, украшения, редкие меха.

Он продолжал говорить, но Лиллиана не вслушивалась в его слова. Она, словно завороженная, следила за необычными движениями его рук: когда он мылся, руки описывали круг за кругом, и можно было почувствовать успокоительную силу этих движений. Ее глаза легко скользили по бронзовому торсу, выступавшему над водой, от которой поднимался слабый пар.

Несмотря на ореол непобедимости, окружавший его раньше, когда он только проезжал по двору замка, Лиллиана теперь ясно видела, что он в конечном счете всего лишь человек. Тогда она заметила безобразный шрам, которым был отмечен его лоб и который придавал левой брови рыцаря такой зловещий излом. Почему-то это сообщало всему облику нечто нечеловеческое. Но шрамы, которые она видела сейчас, были совсем другого рода.