– Да, это так, – сказала она, – но я просто была не в себе, к тому же ты застиг меня врасплох. Теперь я сожалею об этом – ужасно сожалею, уверяю тебя.

– А я – нет. – Ему доставило удовольствие услышать ее притворный возглас удивления. Она прекрасно знает, что он не жалеет. – Но я думал, что оставил этот восхитительно греховный эпизод в прошлом.

– Он не был восхитительным! – возмутилась она.

– Ты в этом уверена? – Грегори не сводил с нее горячего, пристального взгляда, пока она не отвела глаза. – Так вот… я полагал, что оставил это в прошлом, однако вот ты, переодетая мужчиной, в моей карете, а я еду на загородный прием, на который тебя не приглашали.

– Если б я знала, что это ты…

– Только не говори, что не села бы в карету. Мы оба знаем, что инстинкт выживания перевешивает твою гордость.

– Да, перевешивает, вот потому-то я и кинулась бы в противоположную сторону, если б знала, что это карета Брейди. Стог сена послужил бы мне вполне надежным укрытием от дождя.

– Хотел бы я швырнуть тебя в стог сена прямо сейчас и оставить там вместе с твоими любимыми полевыми мышами. Поделом тебе было бы.

Она как будто и не слышала его.

– Черт бы побрал мою женскую чувствительность. Это все из-за нее. При виде тебя мое сердце провалилось в пятки. От ужаса, конечно. И как в дурном сне, ноги подкосились и перестали слушаться. Иначе я убежала бы.

Вот чертовка.

– Значит, я вроде Франкенштейна?

– Почти, – заявила она с воодушевлением и с примесью возбуждения.

И то и другое приятно было видеть. Они разгоняли кровь по жилам до самых кончиков пальцев. Грегори резко дернул рукав, который, казалось, становился тем уже, чем дольше он с ним возился, и не стал комментировать ее ответ на вопрос про Франкенштейна.

Посмотрим, что еще она себе навыдумывала.

– Ну, ты же, мягко говоря, человек без сердца, – сказала она, нарушая молчание. Не чувство ли вины сделало ее тон неуверенным?

– Без сердца, вот как? – Грегори дернул как следует, и рукав подался вперед на добрых четыре дюйма. Потом перестал тянуть и приложил все усилия, чтобы выглядеть как самый угрожающий и опасный ловелас на свете, который безжалостно растопчет ее сердце, имей она глупость вновь влюбиться в него.

Изобразить это оказалось совсем не трудно, потому что это была истинная правда.

Зрачки Пиппы расширились, но Грегори быстро вернулся к рукавам, притворившись, что не заметил облачка беспокойства, набежавшего на ее чело.

– Ну вот, – сказал он, когда наконец освободил ее из плена рукавов.

– Спасибо. – Она слегка поежилась. И неудивительно. Под кожаными подтяжками, удерживающими панталоны, на ней была широченная рубашка, которая тоже насквозь промокла и прилипла к телу. Под ней просвечивала белая полоска ткани, которая туго стягивала грудь.

Слишком туго, поневоле пришла ему в голову мысль, и он поморщился.

Пиппа обхватила себя руками.

– Пожалуйста, закройся одеялом.

– Слушаюсь, мадам. – Он растянул между ними самодельную ширму. – Давай поскорее покончим с этим.

– В сундуках дяди Берти полно костюмов, – сказала Пиппа, и голос ее прозвучал слегка приглушенно. – Я столько играла с ними. – Ее руки собирали в кучу складки рубашки над головой, потом она, должно быть, стянула рубашку, потому что следующие слова были ясными: – Так что опыта в этом деле мне не занимать, – гордо добавила Пиппа и повесила мокрую рубашку на ширму из одеяла, откуда она свалилась на пол.