— У нас арифметику преподает опытная учительница. Ученики любят её предмет и хорошо усваивают её объяснения. Дело в том, что Валя отстал. Ведь после того как вы приехали из Ленинграда, он не сразу поступил в школу.

— Тогда почему бы учительнице не остаться с ним после уроков и не объяснить то, чего ребёнок не понял?

— Лидия Игнатьевна оставалась с ним не раз, — сказала я, чувствуя, что этот высокомерный тон начинает выводить меня из равновесия. — Но необходимо, чтобы и дома кто-нибудь понаблюдал за тем, делает ли Валя уроки до конца или бросает на полдороге, как только у него что-нибудь не выходит.

— Вам не кажется, что вы с таким же успехом могли сообщить мне всё это по телефону?

— Нет, не кажется. Я думаю, что родители и учитель должны знать друг друга в лицо. Разве вы думаете иначе?

Вместо ответа она слегка пожала плечами. Потом заговорила:

— Скажите, а вам не кажется, что в ваши функции входит следить за взаимоотношениями детей? А вы забываете об этом. Дети дразнят Валю за то, что он приезжает в школу в автомобиле, и он мне сказал, что будет ходить пешком.

— Что же, он прав, — ответила я. — Иной раз после уроков он ждёт машину по полчаса, а дойти до дому — не больше десяти минут. Ведь вы живёте совсем рядом!

— Какой нелепый пуританизм! — воскликнула Лаврова.

Едва сдерживаясь, я сказала тихо:

— Вы говорите со мной неуважительно.

— Я вижу, нам вообще не о чем разговаривать, — сказала она, встала, повернулась и не спеша направилась к дверям.

Какое великолепное презрение! «Девчонка! — читалось в каждом её движении. — Не желаю обращать на тебя внимание!» Ох, если бы я могла и в самом деле вести себя в эту минуту, как девчонка, — с каким удовольствием я сказала бы ей вслед всё, что думала! Но дверь захлопнулась, а я всё ещё стояла молча, изо всей силы сжимая обеими руками спинку стула.

На другой день Валя в первую же перемену отвёл меня в сторону и сказал, густо краснея:

— Марина Николаевна, мама хочет перевести меня в другую школу, а я ни за что! Я привык и не пойду! Скажите ей!

— Нет, Валя, я не буду отговаривать твою маму.

— Вы хотите, чтоб меня взяли из вашего класса? — с обидой спросил он.

— Нет, совсем нет. Мы тоже привыкли к тебе и хотим, чтобы ты остался с нами. Но ты должен сам убедить в этом своих родителей.

— Папа сейчас в Ленинграде, а мама…

— Так вот, Валя, если хочешь остаться, постарайся объяснить маме, что ты уже свыкся с классом и с учителями. Может быть, она согласится с тобой.

Не знаю, как это удалось Вале, но он остался с нами.

Я уже говорила, что он о многом судил с чужих слов и с удивительным апломбом. Он так и сыпал где-то подхваченными и запомнившимися ему формулами вроде: «Теннис — благородный спорт» или «Искусство украшает жизнь».

Никакие мои отповеди и замечания («Не повторяй чужих слов», «Зачем ты говоришь о том, чего не понимаешь!») не подействовали бы так, как отношение к этой Валиной слабости самих ребят.

— В сущности, «Спартак» играет довольно серо, — сказал он однажды, на свою беду.

Ох, и досталось же ему! На него дружно напустились и болельщики «Спартака» и болельщики «Динамо». В два счёта ему доказали, что в футболе он ничего не смыслит: не умеет отличить защиту от полузащиты, не знает игроков «Спартака» и вообще не знает состава команд и даже не знает, кто такой Хомич. Словом, злополучный Валя был уличён.

После этого случая пышные его фразы перестали производить на ребят какое бы то ни было впечатление.