Но никто не встал и не сознался.

«Кто же мог это сделать?» — преследовала меня неотступная мысль.

Вызывая ребят к доске, проверяя их тетради, я всё снова спрашивала себя: «Не он ли? Не этот ли?»

Я пересмотрела все карты. Пятёрки были у Кирсанова, Горюнова, Гая, Левина, Соловьёва и у других, которые очень недурно рисовали. Заподозрить никого из них я не могла. Что касается Выручки, то на его рисунки я обратила внимание ещё в начале прошлого года: отчётливые, ясные, строгие. «Вот кто будет из первых по черчению», думалось мне.

Конечно, моим ребятам не раз случалось набедокурить. Но до сих пор всегда бывало так, что стоило спросить: «Кто это сделал?» — и виноватый вставал и говорил: «Это я», и прибавлял, смотря по собственному характеру и по характеру проступка:. Я нечаянно, Марина Николаевна. Простите», Я не хотел, не думал, что так получится», «Сам не знаю, как это вышло», «А я не знал, что этого нельзя», или ещё что-нибудь в этом роде. Так было со «стрелком из катушки» — Румянцевым, так было с Серёжей Селивановым, который ухитрился разбить в живом уголке аквариум и сам огорчался больше всех. Этот сам прибежал к преподавательнице естествознания и повинился.

Так было с Савенковым, когда он испортил единственный наш рубанок. Однажды, обнаружив в диктанте Лукарева и Глазкова совершенно одинаковые ошибки, я спросила напрямик:

— Кто к кому заглядывал?

— Я!.. — после короткого молчания с тяжким вздохом ответил Федя. — Я сперва написал «тростник», а потом вижу — у Киры «тросник», взял и переправил…

Да, они всегда честно признавались в своих грехах. А тут…

— Толя, — спросила я как-то, застав его в библиотеке, где он старательно выбирал себе книгу, — я всё думаю: кто же у нас выдаёт чужую работу за свою?

— Я не могу сказать, — ответил он, краснея и глядя мне прямо в глаза.

— Но ты должен поговорить с тем, кто это делает.

— Говорил я ему. И Саша говорил и Дима, а он отвечает: «Не ваше дело».

Мы стояли рядом, углубившись каждый в свою книжку. Мне показалось, что Толя уже забыл о нашем разговоре, но он вдруг сказал:

— Я про это давно знаю. Мне противно было, но я молчал. А после диспута, знаете, Марина Николаевна, я подумал: нельзя молчать. Даже и не знаю, почему так вышло. Там ничего про это не говорили. Но только я подумал: раз вижу, что человек делает нечестно, какое у меня право молчать?

— Ты прав, — сказала я. — Мириться с подлостью нельзя. А это маленькая, но уже подлость.

— А из маленькой подлости в конце концов всегда вырастает большая, — вмешалась вдруг Вера Александровна, которая, как видно, давно прислушивалась к нашему разговору.

«Неужели тебе не стыдно?..»

— Напишите: «Длинный обоз медленно двигался по пыльной дороге; возы скрипели и покачивались». Разберите по членам предложения.

Игорь Соловьёв беспомощно глядит на доску. Запутался, безнадёжно запутался.

— Давай нарисуем схему, — говорю я.

Соловьёв стал медленно водить мелом по доске — и вдруг меня осенило: какие неровные, неуверенные линии… прямоугольник совсем кривобокий. Может быть, потому, что он волнуется, не понимает, как делать разбор?

— Сотри, перерисуй.