— А если хочешь знать, я бы на твоём месте именно сказал, — вставляет Николай. — Не потихоньку, понятно, а именно в классе при всех. Громко. Обязательно бы сказал!

— Да почему это «ябеда»? — кричит Левин. — Ябеда — это если из-за угла наговаривает.

— Я так Толе и говорил, — поддерживает Саша. — По-моему, тоже сперва надо было с Соловьёвым поговорить, но уж раз он не понимает, тогда сказать при всём классе, вот и всё.

— Нехорошо вышло, — задумчиво говорит Лёша. — Его Елена Михайловна так хвалила… Говорит: «У тебя все опыты прекрасно зарисованы». Вот тебе и прекрасно!

И вдруг вмешивается Ваня Выручка: он до сих пор не проронил ни слова, я даже не сразу увидела его позади остальных.

— Игорь не виноват, — говорит он громко. — Это я сам ему рисовал. Он не просил.

— Брось ты! — резко обрывает Николай. — Тоже, хорош: ходишь за ним, как маленький.

— Он мой товарищ! — вспыхивает Ваня.

— Ну и что ж, что товарищ? Вот Горюнов с Гаем и Левиным товарищи. И я с Гаем дружу. Так разве он за меня задачки решает? Разве Кирсанов рисует за Воробейку карты? Да и какие вы товарищи, просто он тебя гоняет, как маленького: сделай да принеси, а ты и слушаешься.

Ваня опустил голову. Во внезапно наступившей тишине раздаётся спокойный голос Димы:

— Соловьёв все смеялся над Лавровым, дразнил его. А вот я один раз помог Вале оформить задание по ботанике, так он прямо и сказал Елене Михайловне: «Это я не сам, мне Кирсанов помогал». Хотя его никто не спрашивал и я там очень мало сделал.

Все взгляды снова обращаются на Игоря Соловьёва. Он медленно поднимает голову и говорит не громко, но твёрдо:

— Я все карты перерисую сам.

— Вот и у нас получился диспут, — вдруг с удовлетворением заявил Воробейко. — Поговорили, и всё понятно стало.

Сбор звена

У доски отвечал Володя Румянцев.

Урок был не выучен, и он маялся. Вздыхал, переминался с ноги на ногу, теребил пуговицу на рубашке и даже не находил утешения в обращённых на него сочувственных взглядах товарищей.

— Почему же ты не выучил? — спросила я наконец.

— Я… Вы меня в прошлый раз спрашивали… и я думал…

— Я понимаю, что ты думал. А вот скоро ли вы поймёте, что уроки надо учить для себя, а не для учителя?

— Да, Марина Николаевна, ведь я понимаю! — с отчаянием сказал Володя. — А только вы меня в прошлый раз спросили, вот я и подумал…

— Садись. Морозов, к доске.

Андрюша вышел и ответил, как всегда, чётко и толково.

— Отлично. Садись.

Стуча каблуками, он пошёл на место. На секунду подняв глаза от журнала, я уже не увидела его лица, а только слегка покрасневшие уши и затылок; он держался очень прямо.

— И рад, и рад! — раздался язвительный голос Левина.

— Конечно, рад, — вступилась я. — Почему же не радоваться хорошей отметке?

— Да он не потому рад, а потому, что у Румянцева двойка!

— Что за чушь!

Я посмотрела на Андрея. Он сидел нахмуренный, плотно сжав губы, и я уловила несколько направленных на него испытующих, насмешливых взглядов.

— Саша, к доске!

Гай вышел, толково рассказал биографию Некрасова, прочёл наизусть отрывок из поэмы «Орина — мать солдатская» и, получив пятёрку, прошёл на место, провожаемый дружелюбными, улыбающимися глазами ребят.