Ваня сел.

— А всё почему? — заговорил Саша. — Всё потому, что Морозову до звена никакого дела нет. Ему только до себя дело: ему на товарищей наплевать.

— Погодите, я скажу! — вскочил Лабутин. — Вот все говорят: Морозов в прошлом году хорошо работал. А знаете почему? Он тогда был председатель совета отряда, вот в чём дело! Это ему нравилось, тут он на виду, тут ему почёт! А вожатый звена — это ему мало. Он любит быть первым. Это ещё ладно: будь первый, пожалуйста! Не жалко! Но почему он не любит, когда другой тоже первый? Вот он никогда, никогда никому не подскажет… Марина Николаевна, ну что вы на меня так смотрите! Я сам знаю, что подсказывать нельзя, и у нас почти никто не подсказывает, я не к тому говорю. Но Морозов… он не так, как все. Он не просто сидит и не подсказывает. Ну ведь бывает: стоишь у доски и не знаешь… а он только путает. Тянется изо всех сил, чтобы его спросили, усмехается, плечами пожимает. Дескать, ты дурак, ничего не знаешь, а вот я знаю. Когда другой хорошо отвечает, ему не нравится.

— Врёшь! — со злостью выкрикнул Андрей.

— Верно, верно! Не врёт! Почему врёт? Правда! — раздалось сразу несколько голосов.

— Докажи!

В первый раз я видела, чтобы этот дисциплинированный и довольно равнодушный к окружающим мальчик до такой степени потерял самообладание. Голос его звучал хрипло, на скулах выступили неровные красные пятна.

— Не всё можно доказать, — возразил Лабутин, — но только это всему классу известно.

— А я докажу, — опять заговорил Саша Воробейко. — Вот в прошлый раз Лидия Игнатьевна говорит: «Эту задачу можно решить другим способом. Подумайте». Мы сидим, думаем. Румянцев у него спрашивает: «Смотри, правильно я начал?» А Морозов даже не смотрит и говорит: «Не знаю». А потом, минуты не прошло, поднимает руку «Лидия Игнатьевна, я решил!»

— Румянцев сам должен был думать! — запальчиво возражает Андрей.

— Так ведь он сам и придумал начало, и начало было верное, оказалось такое же, как у тебя. Что ж ты соврал, что не знаешь?

— Да что его спрашивать! — ворчит Лукарев. — Не первый раз про это речь.

Все говорили разом, и Лёве снова пришлось вмешаться:

— Что же вы предлагаете, ребята?

— Выбрать другого! Другого вожатого! — раздалось сразу несколько голосов.

Наступило молчание.

— Ты согласен с тем, что о тебе сказали? — заговорила я, обращаясь к Андрею.

— Звено, конечно, работает плохо, — ответил он хмуро.

— А почему? Пусть скажет, почему плохо! — снова закричали ребята.

— Работа звена зависит не от одного вожатого. Я предлагал ребятам пойти в кино на «Белеет парус одинокий», а они не захотели.

Снова поднялся шум. Оказалось, все, кроме Андрея, видели эту картину, и не по одному разу, потому и отказались итти. А когда ребята пошли смотреть «Клятву Тимура», Андрей не пошёл, потому что он как раз уже видел её.

— В общем, надо другого вожатого, — заключает Лабутин.

После краткой заминки слово взял молчавший до сих пор Румянцев.

— Я предлагаю оставить Морозова вожатым, — совершенно неожиданно заявляет он. — Ведь мы говорим ему всё это в первый раз.

— Как так — в первый раз?

— Ну, каждый в отдельности, может, и говорил. А как следует, все вместе не говорили. Вот теперь мы ему всё сказали, и пускай он теперь знает. Пускай остаётся вожатым и хорошо работает.