— Нет, погоди, я ведь прямо с вокзала. Но завтра ровно в половине третьего я буду здесь.

Мы простились с ребятами и вышли. Переулок был засыпан пушистым, только что выпавшим снегом.

— Что ж, — спросила я как могла ехидно, — опять приехал за материалом для статьи?

Шура даже приостановился на секунду;

— Неужели ты сердишься? Вот уж зря! Ты подумай, зато сколько у тебя новых друзей! Ты ведь сама мне об этом писала.

— Да, правда. Я просто пошутила. Знаешь, я так и думала: раз ты опять умолк, значит собираешься приехать… Надолго?

— Дней на десять. Привёз для газеты целую полосу… ну, то есть страницу. И, кажется, интересную, А подсказали мне её тоже твои ребята.

— Как так?

— Посмотрел я в прошлом году вашу выставку, и с тех пор не оставляла меня вот какая мысль. У вас там только участники войны. А что, если взять школьный выпуск — понимаешь, целый выпуск… скажем, канун войны, сорок первый год! С тех пор прошло почти шесть лет. Как прожили эти годы юноши и девушки, которые как раз накануне войны вступили в самостоятельную жизнь? Как сложилась их судьба? Интересно?

— Интересно, по-моему. Но как же всех разыскать?

— Вот придём, я тебе всё покажу… — Шура умолк, и по лицу его я поняла, что он подумал о другом. — У меня тут есть одно поручение, — снова заговорил он. — Недавно моего товарища известили, что его сынишка, потерявшийся во время войны, находится в подмосковном детдоме. Товарищу сейчас оставить завод невозможно, а у меня как раз командировка в Москву, вот он и попросил привезти ему сына. Подумай, он все годы разыскивал мальчишку, потерял всякую надежду — и вот, пожалуйста: находится в Болшевском детском доме, можете получить! Здорово? А вот мы и дома!

Шура, как и обещал, пришёл назавтра к моим ребятам. Он рассказал им, как ездил в Покровское, как передал наши книги в сельскую школьную библиотеку. Рассказал о своих поездках по Украине и даже о том, что должен отвезти своему товарищу сына, которого отец не видел целых шесть лет. Тут, конечно, пришлось рассказать всё подробно: отец мальчика был на фронте, мать погибла во время бомбёжки, остался двухлетний малыш, который умел сказать о себе только то, что его зовут Вова Синицын, а маму — Марусей. Кроме того, в кармане пальто у него нашли карточку, на которой он был снят, очевидно, с родителями, — это и было его единственным документом.

Заведующая детским домом, где отыскался теперь Вова Синицын, писала Шуриному товарищу, Григорию Алексеевичу:

«Уважаемый тов. Синицын! Все признаки сходятся, мальчика действительно нашли под Псковом в 1942 году. Он сказал, что его зовут Вовой, а мать — Марией. Карточку, на которой сфотографирован Вова с родителями (мальчик на коленях у отца, мать — слева, в белой блузке с галстуком, отец в тёмном костюме), я прислать Вам не могу, так как это единственный Вовин документ. Если она затеряется, у него не останется ничего, что могло бы удостоверить его личность. На днях я её пересниму и вышлю. Но лучше приезжайте сами. У мальчика голубые глаза и светлые волосы, над губой с левой стороны тёмное пятнышко. Посылаю Вам его теперешнюю фотографию, но вряд ли Вы сможете узнать в восьмилетнем мальчике своего двухлетнего сына. Ждём Вашего приезда.

Письмо переходило из рук в руки. Потом Шура вынул из бумажника карточку, на которой были изображены улыбающийся мужчина в тёмном костюме, держащий на коленях толстощёкого глазастого малыша, и молодая женщина в белой блузке с галстуком.

— Значит, заведующая всё-таки послала карточку? — спросил Борис.

— Нет, у Григория Алексеевича сохранилась такая же. Он дал мне её с собой.