Последовало молчание, а затем слабый ответ:

— Я не могу подступиться как к ее телу… так и сердцу.

Воистину, если сама Дева-Летописеца, наконец, признала, что это было выше ее сил… Пэйн могла умереть с миром.

— Пэйн! Пэйн, очнись!

Она приподняла веки. Роф был в нескольких дюймах от ее лица.

— Если я смогу спасти тебя, ты позволишь мне сделать это?

Она никак не могла понять, почему была так важна для него.

— Оставь меня…

— Если это будет в моих силах, ты позволишь мне?

— Это не в твоих силах.

— Ответь на этот чертов вопрос!

Он был таким хорошим мужчиной, и факт того, что ее смерть останется на его совести, был очень печальным.

— Прости… за это. Роф. Прости. Это не твоя вина.

Роф повернулся к Деве-Летописеце.

— Позвольте мне спасти ее. Прошу!

Словно по велению ее воли, капюшон Девы-Летописецы опустился, и прежде такая ослепительно сияющая ее форма сейчас была лишь тусклой тенью.

Лицо и голос выдавали, что эта прекрасная женщина испытывала невыносимые муки.

— Я не желаю такой участи для своей дочери.

— Эта куча дерьма ни к чему вас не приведет. Позвольте мне спасти ее.

Дева-Летописеца перевела взгляд на непроницаемое небо над головой, и слезы, упавшие из ее глаз на мраморный пол, были подобны сверкающим алмазам.

Пэйн успела подумать, что эта красота будет последней, что она видит в своей жизни, прежде чем ее веки стали настолько тяжелыми, что она уже не могла держать их открытыми.

— Да чтоб меня, — взревел Роф. — Позволь мне…

Ответ Девы-Летописецы донесся издалека.

— Я больше не в силах с этим бороться. Делай, что сочтешь нужным, Роф, сын Рофа. Пусть она лучше будет вдали от меня, но живой, чем мертвой на моем полу.

Все стихло.

Дверь закрылась.

Затем послышался голос Рофа:

— Ты нужна мне на той стороне. Пэйн, очнись, ты нужна мне на моей стороне…

Странно. Такое ощущение, будто он разговаривал в ее черепе… но он склонялся над ней и говорил вслух.

— Пэйн, очнись. Мне нужно забрать тебя на мою сторону.

Словно в тумане, она начала качать головой… но этот порыв не принес ничего хорошего. Разумнее оставаться неподвижной. Намного разумнее.

— Я не… не могу отправиться туда…

Внезапно Пэйн охватило головокружение, ее ноги стали раскачиваться, мысли вихрем закружились в голове. Чувство резкого полета вниз сопровождалось давлением в венах, словно ее крови становилось больше, а пространство по-прежнему оставалось ограничено.

Открыв глаза, она увидела над собой белый свет.

Итак, она не двигалась. Пэйн была все там же, где и лежала — под молочным небом Другой Стороны.

Она нахмурилась. Постойте, это не странное небо над святилищем. «Это… потолок?»

Да… она узнала, что это было на самом деле… и помимо того, периферийным зрением она уловила стены… четыре бледно-голубые стены. Также здесь были огни, хотя не такие, какие она помнила — не факелы или свечи, а горящие без пламени штуковины.

Камин. Массивный стол и трон.

Она не могла перенести сюда свое тело сама; у нее не было на это сил. А Роф не мог перенести ее в телесной форме. Этому было одно объяснение. Она была перенесена ее матерью.

Возврата назад уже нет; она добилась того, чего хотела. Теперь она была свободна.

Похожее на убаюкивающую тень смерти ее переполняло странное спокойствие… или осознание того, что борьба закончена.