Михаил Рогожин. Мой нежный убийца
Выпить в баре не удалось, потому что объявили посадку. И это к лучшему — ноги просто подкашиваются. Боже, какой ужас позади! Заманали! Иду за Лимоном без всяких вопросов и расспросов. Все равно куда. Странно, никто на нас не обращает внимания. Девушки на контроле, точно сонные куры, лениво глядят в монитор, мент вообще сидит за аркой, через которую все проходят. Мне безумно хочется спросить Лимона, взял ли он с собой пистолет или бомбу? Но страшно. Наверное, нет. Не идиот же! Проходим по какому-то коридору и сразу попадаем в самолет. Я аж спотыкаюсь от неожиданности. А стюардесса с дешевой улыбкой тут же предлагает помочь мне снять шубу. Во сервис! Главное, чтобы мою норку не сперли! На всякий случай оставляю при себе. Никогда в таких самолетах не летала. Кресла — громадные, широкие подлокотники, играет музыка, воздух — сплошной кондишн!
Не успела повалиться в кресло, подбегает стюард и спрашивает, не хотим ли мы выпить? Еще как хотим! Мгновенно перед нами ставят два бокальчика с коньяком. Беру свой и впервые с того самого паспортного контроля смотрю в глаза Лимону. Он слабо улыбается в ответ. Небось тоже из последних сил. Пьем молча, хотя я готова сказать ему массу всяких слов. Но пусть пока побудут во мне. Не пропадут. Коньяк либо разведен, либо не действует из-за нервной перегрузки. Прошу еще. Оказывается, мы — в бизнес-классе, здесь дают сколько хочешь.
Лимон закуривает — я продолжаю пить. Из многочисленных мучающих меня вопросов задаю лишь один:
— Ты был в Греции?
— Никогда.
— Здорово! Мы ведь даже не знаем ихнего языка!
— Я знаю, — успокаивает Лимон.
— Какой? — не верю ему.
— Язык денег. Понятен во всех странах мира…
Надо же, какой находчивый. С таким не пропадешь. В эту минуту впервые чувствую себя в безопасности. Ласковая волна подхватывает меня, закрываю глаза и полностью отдаюсь ее покачиванию. Устало допиваю коньяк и отключаюсь. Обычно я улетаю на качелях, висящих над прудом, но сейчас так хорошо в море. Мне некуда торопиться…
Как веселы солнечные зайчики, скользящие на гребнях частых невысоких волн. Приближаюсь к берегу и точно знаю, что там, среди серо-фиолетовых валунов, Наташка и Пат. Они, наверное, уже помирились и играют разноцветными камушками, поджидая меня. Теперь им уже не разлучиться.
Я не стану Пата упрекать. Передо мной он и впрямь ни в чем не виноват. А Наташка его и так простила.
Интересно, как он выглядит после всего?
Волна мягко выбросила меня на шелковистый ярко-желтый песок и бесшумно откатилась. Хочу подняться, но ноги и руки увязают в песке. Приходится передвигаться на четвереньках. Огибаю узкую высокую скалу с острыми зубастыми краями. В полоске тени сидит на корточках Наташка и что-то рисует прутиком на песке. Картинка из нашего детства. Умора! Я ползу на карачках, она сидит на корточках. И обе не удивляемся этому. «А где же Пат?» — хочу спросить, но Наташка предупреждает вопрос.
— Он не придет сюда…
— Но ты же простила? — удивляюсь я.
— Не мне дано прощать, — со слезами на глазах признается Наташка. — Когда увидишь его, передай, пусть успокоится. В конце концов, прощение дается немногим, а покой обретают все.
Я подобралась к ней и увидела на песке нарисованный прутиком широкий крест, на нем написаны какие-то слова. Не знаю, зачем принялась их разбирать. Написано было не по-русски, хотя, голову даю на отсечение, Наташка ни одного иностранного языка не знала. Болтать с иностранцами умела, но писать… Поднимаю голову, чтобы спросить, и с досадой вижу, что Наташка исчезла. Искать бесполезно. Жалко. Дура я, дура. Так много важного нужно было узнать, а я отвлеклась на глупости. |