– Monsieur le Comte, сказал Гарлей, – полагаясь на вашу снисходительность, я прошу вас, во первых, объяснить мне, кто открыл вам, что эта девица жила в доме моего отца?

– Открывший мне это стоит перед вами – мистер Рандаль Лесли. И я ссылаюсь на барона Леви, который может подтвердить справедливость моих слов.

– Это действительно правда, сказал барон едва слышным голосом и как бы невольно подчиняясь повелительному тону графа.

Бледные губы Рандаля издали в это время глухой звук, похожий на свист.

– И мистер Лесли участвовал в ваших планах, имевших целью похитить вашу родственницу и жениться на ней?

– Без сомнения…. и барону Леви это очень хорошо известно. Барон наклонил голову в знак согласия. – Позвольте мне присовокупить еще, – я обязан это сделать в отношении к леди, состоящей в родстве со мною, – что только вероломные убеждения со стороны Лесли, как я уверился впоследствии, доставили мою родственницу, когда моя собственная попытка не удалась, принять участие в планах, которые иначе она с такою же решимостью отвергла бы, её какою я в настоящее время, герцог Серрано, отвергаю и презираю их, с полным сознанием всей низости надобных действий.

Пока он говорил таким образом, в нем было столько личного достоинства, натурального или искусственного, которое сообщалось словам его, – достоинства, которому содействовали его прекрасный рост, изящные черты лица, патрицианские манеры, что герцог, тронутый до глубины души, протянул руку вероломному родственнику и забыл в эту минуту всю макиавеллевскую мудрость, которая могла бы убедить его, что человек с такими сомнительными правилами нравственности, как граф, едва ли мог руководствоваться какими либо благородными побуждениями в исповеди, по видимому, столь чистосердечной и в раскаянии столь искреннем. Граф пожал руку, протянутую к нему, и низко преклонил голову, может, быть, чтобы скрыть улыбку, которая готова была разоблачить темную сторону его сердца. Рандаль все еще стоял молча и бледный как смерть. Язык его отказывался произнести какое бы то ни было слово. Он заметил, что все присутствовавшие готовы были обратиться против него. Наконец, с неимоверным усилием над самим собою, он произнес отрывистые фразы.

– Клевета столь внезапная, конечно, могла… могла привести меня в замешательство; но кто же. кто же её поверит? И законы, и здравый смысл всегда предполагают какую нибудь побудительную причину для совершения преступления. Что же могло служить мне побуждением в подобном случае? Я сам, будучи претенентом на руку дочери герцога, я вдруг предаю ее! Нелепость…. нелепость. Герцог, герцог, я передаю это обстоятельство на суд вашей опытности и знания людей. Кто идет против собственных выгоде и влечения своего сердца?

Это воззвание, хотя сделанное слабо, с недостатком энергии, произвело некоторое влияние на философа.

– Правда, сказал он, пожав руку своему родственнику, – я не вижу никакой побудительной причины.

– Может быть, отвечал Гарлей: – барон Леви объяснит нам эту загадку. Не знаете ли, барон, какие причины, соединенные с собственною выгодою, могли побудить мистера Лесли участвовать в планах графа?

Леви медлил.