Все было представлено так, как будто гости собрались на свадьбу. Один из компаньонов Филарета, знатный, но небогатый армянин, выдавал свою дочь за сирийца, имперского кавалерийского командира. Уже когда все гости собрались за столом в обширном внутреннем дворе под фруктовыми деревьями, отягощенными плодами, вокруг которых вились медоносные пчелы, – вошел Иешуа и с ним еще несколько человек, в их числе и Мария.

    Надо сказать, что двое алабархов, Беньямин и Йехорим, люди пожилые, многократно видели вблизи царя Ирода, который и сам не раз бывал у них в гостях, и гораздо чаще принимал их в своих дворцах. И еще надо сказать, что только в Иудее, а прежде всего в Иерушалайме, память великого царя подвергалась бесчестью за его терпимость к обычаям язычников; во всех же общинах рассеяния – и в финикийских городах, и в Александрии, и в самом Риме – Ирода превозносили по-прежнему, а может, и более, нежели при жизни его.

    Иешуа одет был в простой белый плащ, похожий на кавалерийский; волнистые его волосы, ничем не стесненные, опускались до плеч… Когда он подошел к столу, Беньямин вскочил на ноги и вдруг с восклицанием бросился ниц; тучный Йехорим встал медленно, всмотрелся, потом приблизился к Иешуа – и затрепетал. Кто это, кто?! – закричали гости. Иешуа бросился к Беньямину и ласково заставил его подняться. Другой рукой он опекал Йехорима.

    – Царь! – воскликнул Беньямин и вскинул руки над собой. – Я вижу нашего царя! Теперь я умру счастливым – наш царь вновь с нами!

    Я, разумеется, не могу сама судить, насколько Иешуа был похож на молодого Ирода, а те немногие, кто видел обоих, говорили совершенно разное. Я бы прислушалась скоре всего к Оронту, который объяснял так: как правило, Иешуа на Ирода похож не был – разве что волной волос; на Ирода куда больше похож был Ирод Агриппа: и лицом, и фигурой, и походкой, и жестами. Но время от времени в каких-то ситуациях, при каком-то освещении, при каком-то наклоне лица – вдруг становилось понятно, что обыденное несходство Иешуа и Ирода просто не имеет никакого значения.

    При этом Иешуа и Агриппа для любого непосвященного казались совершенно чужеродными друг другу людьми…

    Нас с Иохананом эта весть настигла буквально на пороге родного дома. Мы возвращались из Гамалы, из земли Филипповой, уже привычно сделав два перехода за день. Кроме нас с Иохананом, в Гамале побывали Иегуда бен-Шимон – тот самый Горожанин, о котором я рассказывала, врач Тома и еще трое молодых наставников, недавно вышедших из-под рук Филона-Юдифи. Поздним вечером, уже при свете месяца, мы проехали таможню, от усталости не обратив внимания на странное оживление, царившее среди чиновников и стражников. На ярмарочной площади горели костры, оттуда доносились звуки музыки и радостное пение.

    Новость сообщили рабы, принявшие наших лошадей. Я почувствовала, что Иоханан задрожал. Нет, это была дрожь не страха, но долго сдерживаемого напряжения. Чуть позже, когда мы все собрались за поздним ужином – холодным, разумеется, никто нас не ждал сегодня, но мы уже привыкли довольствоваться пресными лепешками, просольным сыром, оливками и молодым вином, – он встал и попросил нашего внимания.

    – Великий день настал, – сказал он. – Как земля, страдая, ждала дождя, как невеста, томясь, ждала жениха из дальнего похода, так и народ ждал своего обетованного царя, царя-избавителя. Подобные бесконечной ночи, тянулись неправедные годы. И вот свершилось: приходит к нам царь. Не в злате и рубинах он, а в простой одежде солдата и пахаря; не нефритовый скипетр в его руке, а острый железный меч.