Но Виктор взял меня под свое крыло и помог дотерпеть до конца.
Когда моя магистерская диссертация была готова, он уговорил меня не мешкая приступить к написанию докторской. Защититься я не особенно надеялся, но что мне оставалось? Я мог двигаться только в одном направлении – вперед. Я подал заявление и три недели спустя получил письмо, в котором администрация университета уведомляла меня о том, что тема моей диссертации утверждена и что я зачислен в докторантуру. Мэгги поместила это письмо в рамочку и повесила на стенку над моим столом, но, даже видя его собственными глазами, я долго не мог поверить, что подобное происходит со мной. Я?.. Учусь в докторантуре?.. Да нет, не может такого быть! Это чья-то неумная шутка. Такие парни, как я, не пишут докторских диссертаций! И все же в письме было ясно сказано, что университет заинтересован во мне и в моей работе, причем заинтересован настолько, что администрация снова готова была оплачивать мою учебу. И это было очень кстати, потому что без такой финансовой помощи я был бы вынужден отказаться от своей мечты. Но мне выделили стипендию, и я снова засучил рукава.
И снова мне на помощь пришел Виктор Грейвз. Благодаря ему в моей голове начал брезжить свет, и в конце концов я понял, насколько мудрым и дальновидным человеком была моя бабушка.
Конечно, нам с Мэгги приходилось нелегко. Мы снимали крохотную однокомнатную квартирку, или, точнее сказать, каморку, под самой крышей в доме рядом с университетским кампусом. Пока Мэгги обслуживала столики в студенческом кафе, я работал грузчиком в Единой службе доставки посылок. Мои смены начинались рано утром, а Мэгги работала главным образом по вечерам, поэтому на протяжении двух с лишним лет моей учебы в докторантуре мы виделись разве что по праздникам и выходным.
Несмотря на поддержку Вика Грейвза, который продолжал помогать мне чем мог, довольно скоро я убедился, что моя бабушка знала историй гораздо больше, чем большинство специалистов-литературоведов способно прочитать за целую жизнь. Кроме того, она не только понимала художественные произведения глубже, чем они, но и обладала особым талантом: бабушка могла научить любого понимать их так же хорошо, как она сама. Такая способность действительно встречается редко: отнюдь не каждый человек, который что-то очень хорошо знает – или думает, что знает, – способен передать свои знания другим.
К сожалению, за лощеной внешностью и академическими манерами, за звучными титулами и научными степенями большинства моих преподавателей скрывались самые обыкновенные халтурщики, писатели очень средней руки, которые даже под дулом пистолета не смогли бы написать ничего достойного. Будучи начисто лишены какого-либо литературного таланта, они получали злобную радость, когда им удавалось погасить искру способностей в других. Мне не хотелось стать таким, как они, и я надеялся, что крестьянская практичность, которую я перенял от Папы, поможет мне передать будущим студентам бабушкин талант и защитить их от яда разочарования и цинизма, царящих в окололитературных и академических кругах.
Уволившись из Службы доставки, я начал преподавать английский на первом и втором курсах своего же университета. Мне нравилась работа в аудитории, нравилось читать лекции и общаться со студентами на семинарах. На занятиях я стремился прежде всего познакомить своих слушателей с чудом Слова, с могуществом Языка, и иногда мне казалось, будто я могу не только заинтересовать приходивших ко мне на лекции парней и девчонок своим предметом, но и раздуть кое в ком из них искру таланта. К сожалению, непрекращающиеся интриги, тайное соперничество и конфликты сделали мою преподавательскую работу довольно мучительной и едва не довели меня до бутылки. Говорят, что перо сильнее меча; от себя добавлю, что оно и в большей степени обагрено кровью.
Печально, но факт: среди коллег-литераторов и литературоведов я почти не встречал людей, способных понять чудо, очевидцем и участником которого я становился каждый раз, когда слушал у очага бабушкины неторопливые рассуждения и рассказы. |