— Это Питер Тернопол. Боюсь, у меня печальная новость. Морин умерла. Погибла в автокатастрофе.

— Чего-нибудь такого следовало ожидать. Вечно ей не сиделось на месте. Когда это случилось?

— Сегодня ранним утром.

— Много народу разбилось?

— Погибла только Морин.

— А вы-то кто?

— Питер Тернопол. Я был ее мужем.

— Которым? Номер раз, номер два, три, четыре, пять?

— Третьим. Их три всего и было.

— А у меня был всего один. Хорошо сделали, что позвонили, мистер Тернопол.

— А как с похоронами?

Но она уже повесила трубку.

Теперь — мои родители. Отца так потрясла новость, словно речь шла о потере близкого ему человека. «Господи, бедная малышка!» — только и произнес он.

Мама подключилась к разговору по другому аппарату.

— Ты-то, мальчик, как?

— Я в порядке. Более или менее.

— Когда похороны? — поинтересовался отец; практическая жилка взяла верх над потрясением. — Ты хотел бы, чтобы мы были?

— Еще не думал об этом. Кажется, она как-то говорила о кремации… Нет, не помню.

— Может быть, он и сам не пойдет, — сказала мама, обращаясь к отцу.

— Ты что, не пойдешь на похороны? — поразился отец. Я так и видел, как он приложил свободную от телефонной трубки руку к виску, словно мучаясь головной болью.

— Папа, я еще ничего не решил. Не волнуйся. Все образуется само собой.

— Само собой ничто не образовывается. Послушай меня, ты должен там быть. Надень черный костюм. Так надо.

— Это его дело, — вмешалась мать.

— Он не слушал меня, когда женился, и что вышло? Пусть хотя бы похороны пройдут по-человечески!

— Он говорит, — вновь подала голос мама, — что она хотела бы кремации. Урну предадут земле?

— Или развеют прах. Не знаю, не знаю. Я новичок в таких делах.

— Вот и послушай меня, — продолжил свою партию отец, — ты во всем новичок. А мне уже семьдесят два, и я — нет. Ты должен пойти, и пусть никто не скажет, что Питер Тернопол — пишер.

— Они все равно скажут, папа, за ними не заржавеет.

— Но они не смогут сказать, что тебя не было. Послушай, Питер, будь так любезен. Я прожил жизнь. Не варись в собственном соку. Ты стал умнее всех в четыре с половиной года, когда пошел в детсад, чтобы завоевать мир. Четыре с половиной, а выставлял себя президентом — «Дженерал Моторе», как минимум. А помнишь, что было однажды во время грозы? Как раз тогда, в твои четыре с половиной…

— Папа, не сейчас.

— Расскажи ему, — обратился он к матери, — пусть подумает, умно ли поступает вот уже битых тридцать лет!

— Правда, не сейчас, — присоединилась ко мне мама.

Но он уже завелся. Я узнал (не в первый раз), сколь огорчительно мое пренебрежение к традициям нашей семьи: трудолюбию, стойкости и трезвому взгляду на вещи. Мне попеняли на то, что подростком, помогая по субботам в магазине, я все делал наперекосяк и не прислушивался к здравым советам. Помнишь? Помню. «Нет, не так, — говорил отец в кладовой, подавая коробки с носками мне, стоящему на шаткой стремянке, — не так, Пеппи, ты сам себе мешаешь. Смотри! Понял теперь, как надо? Всегда все делай правильно. Если делаешь неправильно, лучше вообще не делай, сынок». О, мудрые уроки азов предпринимательства, зачем я не прислушался к вам! Почему торговля товарами для мужчин не стала фундаментом твоего мироощущения? Почему, Пеппи? Почему твоя любознательность не распространилась на туфли «Флэг Бразерс»? Неужели подтяжки «Хикок» и галстучные булавки «Свэнк» менее интересны, чем Флобер и Достоевский?

— Была страшная гроза, — продолжал отец, — гром и ливень, все как полагается, а тебе пришло время возвращаться домой из детского сада.