Он хотел нежности. И, разумеется, не такой, какой довольствуются бродячие кошки и голуби — обширной, но обезличенной. Ему нужна была женщина.

— Привет, — сказал он с робкой укоризной. Он думал, что она просто хотела потешиться над ним и потому не пришла.

— Привет, — ответила она чуть испуганно, но потом лицо её просияло, — вот здорово! А я то расстроилась, что мы потерялись, и теперь никогда не встретимся больше. Я не смогла тогда прийти. У меня была температура.

Он взял девушку за руку. Её прохладная кисть как будто бы сначала хотела выскользнуть, но потом замерла, примирившись. Он по-прежнему не в силах был объяснить себе поведение этого юного женского существа, волею большого Города брошенного в его объятия. Вроде бы она не возражала, шла с ним, говорила, улыбалась, но при этом витала где-то далеко, в своем таинственном мире, он даже начал подумывать, что она страдает какой-либо душевной болезнью, аутизмом, социопатией, или ещё чем-то в таком роде, до того странным казалось ему её безразличное согласие. Но когда он брал её руку, то всегда явственно чувствовал, как она вся словно стынет внутри, точно от соприкосновения с чем-то холодным, неживым.

Он снова привез её на Парк Победы. Предложил заглянуть в небольшой продовольственный универсам рядом с его домом.

— Ты чего-нибудь хочешь?

Она отрицательно помотала головой, бросив быстрый ревнивый взгляд на полки со сладостями.

— Ну тогда, может, хотя бы этих груш тебе возьмём?

Груши были очень большие, зелёные, с толстыми черенками.

Она неохотно кивнула. Он был слишком настойчив. Так, словно чувствовал себя её должником. Как же всё-таки странно, что мужчины сначала сами воспитывают в женщинах продажность, а потом сами же её и осуждают.

Они купили груши и пошли по хрусткому точно черствая булка насту. Светило солнце.

— Мамы дома нет, — сказал он.

Она повесила на крючок свою спортивную курточку. В носках прошлепала на кухню. Он водрузил на стол пакет с грушами, разлил чай, выставил вазочку с дорогими конфетами в виде пирамидок и настойчиво придвинул к ней.

А она в очередной раз отказалась. Пила голый чай, даже без сахара, горячий, дымящийся, с бергамотом: трогательно обняв кружку ладонями, согревала об неё озябшие руки.

От нечего делать он сам проглотил несколько конфет, не пропадать же добру, и со смешком заверил её, что и она может себе позволить штучку, потому что «сейчас все калории потратятся…»

После чая отправились в спальню. На узорчатом ковре в багрово-коричневых тонах лежали солнечные пятна. Большое зеркало без рамы прислонённое к стене отразило вошедших в полный рост. Она помедлила немного, разглядывая себя — заостренные контуры полудетского худощавого тела угадывались под свободной старой кофтой и джинсами. Она удовлетворенно улыбнулась. «Как я прекрасна» — как будто бы сказали её глаза.

Он подошел к ней сзади и крепко обнял за талию, грубо исказив картину.

Без верхней одежды он оказался ещё более непривлекательным.