— Пойдёмте наверх, — предложил Эральд.

Два орла в синем и золотом, очевидно, свита принцессы, переглянулись. Стража нахмурилась ещё заметнее.

— Мессиры, — сказал Эральд, — я обещаю вам всем: мы с её высочеством совершенно точно друг друга не убьём. Мы только кажемся страшными, с непривычки.

Сопровождающие принцессы улыбнулись. Сама Джинера хихикнула, отчего её строгое личико оттаяло. Стражники набычились — они явно не собирались нарушать распоряжения короля.

— Мессир Эральд, — сказала принцесса, — ваша охрана не позволит мне подняться, потому что имеет прямой приказ не впускать в верхние покои никого, кроме вас. Я даже думаю, что у охраны есть некоторые основания строго выполнять этот приказ. Не нарушая его, мы с вами могли бы отойти к окну, полюбоваться на город, затянутый туманом, и сказать друг другу несколько слов. Это удобно?

Эральд кивнул, поднял со ступеней собачку и пошёл к глубокой застеклённой нише, выступающей, по-видимому, из стены на манер фонарика. Принцесса жестом остановила свиту рядом с солдатами и подошла к Эральду. Эральд отдал ей пёсика, а пёсик так обрадовался, будто не видел хозяйку целый день.

— Это так удивительно, — сказала принцесса, обнимая собачку. Собачка улыбалась во всю крохотную пасть. — Зефир терпеть не может чужих, но, кажется, не вас. Неужели он так чует королевское чудо?

— Именно, — признался Эральд. — Если не ошибаюсь, в старинных хрониках такое поведение животных называется доверием тварей лесных и полевых, тем более, что пёс — не лесной и даже не полевой. Но, вообще-то, все звери так себя ведут, в руки лезут даже мыши… Вы ведь не боитесь мышей, принцесса?

— Ваше самообладание не может не восхищать, — сказала Джинера. — Вы держитесь так, словно вам ничего не грозит.

— Всем что-то да грозит, — сказал Эральд. — Но ведь надо было что-то делать, а ничего лучше я не сумел придумать. Святая Земля в беде, а я её король, так уж вышло. Есть на мне корона или нет, сижу я на троне или нет — не принципиально… то есть, может, для чего-нибудь это и принципиально, но, по-моему, есть более важные дела.

— Вы — младенец, который исчез… — медленно проговорила принцесса. — Об этом когда-то много говорили, даже, говорят, при дворе Сердца Мира показывали мёртвого младенца, но ходили упорные слухи, что бедняжка — подменыш. Настоящий исчез совсем. Но куда вы исчезли? И как?

— Долго объяснять, — Эральд смутился. — В другой мир… Божий промысел, в общем… я сам не могу понять толком, как оно тогда получилось.

Ему было отчаянно неловко. Не только история, но и физика этого мира, похоже, отличалась от земной. Эральд подумал, что здешним учёным приходится несладко в системе координат, где возможно всё, вплоть до нарушающих фундаментальные законы природы чудес. Хотя коренные жители, наверное, привыкли и адаптировались. Просто делают поправку на Божий промысел — и точка.

Тем более что Сэдрика и Марбелла, как это ни дико, наверное, надо считать здешними учёными — они ведь знают, как практически использовать местную безумную теорию. Где Божий промысел, там и некромантия, и алхимия — тут, наверное, и философский камень можно найти, если поискать. Просто не надо пытаться переписать устав чужого монастыря на свой лад.

А Джинера, дитя этого мира, привыкшее к чудесам, даже не удивилась по-настоящему, только понимающе кивнула. Она, кажется, чего-то подобного и ожидала.

— Вы знаете, что принц Бриан умер? — спросила она мрачно.