И ужас стёк с Кирилла, как вода, сменился вспышкой ярости — кажется, впервые в жизни. Кирилл нагнулся, поднял кусок ледяной корки и изо всех сил швырнул его в кусты.

— Пшёл вон! — сорвалось с языка. — Пшёл! Мразь такая!

В кустах как-то всхрюкнули — и растворились во мраке.

— Молодец, здорово! — сказал Сэдрик с удовольствием. — Круто. Смотри, боятся тебя… а я уже собирался сам их шугануть. Здесь тварям отец мой, старый бес, выход в мир людей открыл, так у меня есть кое-какая власть над ними, ну, ты понимаешь. Кровь. Но то, как ты сделал — это гораздо круче. Потому что — ты ж это тоже понимаешь, да? — они на тебя натасканы.

— На меня… — линия укреплений, выстроенная в мозгу, была прорвана, мир обрёл резкость и всё стало прозрачно и понятно. — Я уже не тот младенец, Сэдрик, — сказал Кирилл. — Я чувствую, что они не прочь бы меня сожрать, но не могут.

— Ну да, — сказал Сэдрик почти весело. — Всё работает, благой государь. Нечистая тварь тебя боится. По крайней мере, мелкая. Пойдём к дороге, ты же не хочешь в лесу жить остаться? — и направился навстречу луне.

— Почему — мелкая? — удивился Кирилл. — По-моему, с хорошего медведя.

— Я не про размер, который видно глазами, — не меньше удивился Сэдрик. — Это же просто видимость, чара, наваждение. Темнота, ветки, снег… Нет, ну, простеца, конечно, сожрёт, особенно, если — сворой…

— Гектор был простец?

— Ага. Солдат. Верил в то, что видел. Ты не верь. Тут много просто видимости. Ад, он, знаешь, любит врать. Собственно, он почти целиком из вранья. Поэтому слушай Дар, белый Дар плохого не посоветует. Пойдём к дороге.

Кирилл пошёл за Сэдриком, удивляясь новой остроте восприятия. Темнота уже не казалась такой непроницаемой, и в ней ощущались невидимые твари — боялись подойти близко, но шли следом шакальей стаей, голодная нежить. Глубокую тишину ночи хотелось назвать мёртвой; Кирилл вслушивался в неё и постепенно осознавал: ни звенящего стона далёкой электрички, ни шума автомобильного мотора, ни гула пролетающего самолёта он больше не услышит никогда.

Ночь этого мира — стылая тишь девственного леса… Хотя какой же он девственный, проклятое место! Над душой этого леса в день рождения Кирилла-Эральда совершили слишком серьёзное насилие, чтобы слово "девственный" подходило к нему хоть как-то.

И дымный терпкий запах, такой восхитительный и свежий, уже не превращал этот путь в ночном лесу в прогулку где-то рядом с дачей на Карельском перешейке.

— А идти далеко? — спросил Кирилл.

— Не… очень… — сказал Сэдрик так, будто прислушивался или принюхивался к чему-то важнее слов — рассеянно. — Час, быть может. И переночуем в часовне. Рядом с Гектором — там неплохо, как ты понимаешь.

Кирилл кивнул, сосредоточился на дороге. Идти по сосновому бору было неожиданно легко: сухой мороз после оттепели прихватил грязь и превратил в твёрдую поверхность, а остатки снега покрыла корка наста. Мешала только темнота — но луна выскользнула из-за туч, её тусклый свет отражался от наста; стало светлее, да и глаза постепенно привыкли к мраку.

Сэдрик искал путь, как ищейка — казалось, больше по запаху или другому чутью, чем по зримым ориентирам. Кирилл положился на чутьё Сэдрика и наблюдал, скорее, не за лесом, а за собой. И поражался упрямому нежеланию чего-то внутри души признать пребывание в другом мире: даже ощущение крадущихся в темноте адских гончих уже не убеждало. Тоненький голосок фальшивого здравого смысла теперь пытался убедить бодрствующий разум Кирилла, что хрюкающая желтоглазая тварь в кустах и волны немотивированного отвращения, то и дело окатывающие его с головы до ног — всего-навсего плод его воображения.