Офицер покачал головой.

— Если кто прогневает государя, ничьё милосердие ему не поможет, ваше добрейшее высочество.

— Посмотрим, — пожала плечами Джинера. — Вы свободны и ваши люди тоже.

Офицер отвесил поклон ниже церемониального.

— Помоги вам Бог, принцесса, — сказал он с горечью. — Что-то будет.

— Будет свадьба, которую уже триста лет ждало Златолесье, — улыбнулась Джинера, но на сердце у неё было очень тяжело.

Солдаты покидали деревню в молчании. Поселяне, словно замороженные, проводили их взглядами, не двигаясь с места.

— Что ж вы, добрые люди? — спросила принцесса, подходя. — Отнесите детей в тепло, пока они не накричали горячку, помогите, наконец, этой несчастной, укутайте женщин. Ваш долг оплачен.

Её голос снял столбняк, но, вместо того, чтобы идти по домам, большинство крестьян кинулись к ногам Джинеры. Принцесса накинула на плечи полуголой женщины с младенцем свой плащ, подбитый беличьим мехом, касалась чьих-то ледяных рук, совала в ладони медяки, вытирала горячие слёзы с холодных лиц, вдыхая запахи прелых овчин, пота, дыма и крови, слушая бессвязные благодарности и благословения — пока Витруф не сказал, кашлянув:

— Простите, ваше прекрасное высочество, но вам надо в тепло, пока вы не озябли совсем.

В носилках Джинере показалось жарко. Ей подали стакан горячего сбитня с мёдом, няня укутала ноги своей принцессы громадным пуховым платком, баронессы подложили подушки под её спину — и Зефир тут же запрыгнул на колени своей госпожи. Почёсывая шёлковое ухо собачки, Джинера задумчиво сказала:

— Мой государь и сюзерен — жестокосерд. Интересно, рассудочно жесток или глуп?

— Лучше бы глуп, сердечко моё, ваше высочество, — заметила няня.

— Да, наверное, — кивнула Джинера. — Лучше. Но не легче.

И потом Доротея читала вслух житие святой Оливии, нараспев, а Нона расчёсывала своей принцессе рыжие кудри — но Джинере всё равно было не успокоиться и не уснуть. Она думала о четырёх золотых недоимки, об озябших младенцах и старухе, попавшей под копыта.

И о короле.

Ведь на пути Джинеры встретилась всего-навсего одна из деревень Святой Земли, самого большого и могущественного государства Севера, где таких деревушек — сотни.

А младенцев и старух — тысячи.

IV

Ночь уже перевалила за середину — неживые твари уже шли по пятам и пялились вслед с бессильной злобой, когда Кирилл и Сэдрик увидали за деревьями пару тусклых огоньков. Пал мороз, с помутневшего неба сыпалась жёсткая снежная крупа, луна еле-еле мелькала в густой мути облаков — было очень холодно и очень темно. В этой тьме и слабые огоньки жилья виднелись издалека.

И обрадовали они Кирилла до восторга. Ему ужасно хотелось увидеть людей и войти в тепло; смущала только необходимость тревожить крестьян среди ночи — но Кирилл надеялся как-нибудь сгладить такую неловкость. Подарить что-нибудь. Или ещё что-то придумать.

Он ждал, когда залают собаки, но было удивительно тихо, только выл и гудел ветер в голых стволах. Какая-то хриплая шавка визгливо гавкнула пару раз и замолчала, словно испугавшись. Сиреневый луч фонаря скользнул по чёрным, словно закопчённым жердям плетня.

— Срань Господня! — ругнулся Сэдрик. — Пришли, брюхо адово…

— Что случилось? — спросил Кирилл, вглядываясь во мрак.

— Да что, — Сэдрик сплюнул. — Кузница тут была. А остались одни головешки, сгорела.