Вообще-то я не знаю, так ли уж Нил нравился маме, я еще тогда про это написала, просто мне хочется быть беспристрастной. По-моему, Нил похож на уховертку. Чтобы откупиться от него, мама приобрела за бесценок его жуткую развалюху-машину, и это было, конечно, нехорошо с ее стороны, хотя я была рада от него отделаться. Совесть маму замучила — просто кошмар. Мы с Крисом тоже стали какие-то странные, одновременно вялые и взвинченные, и у нас все из рук валилось. В дневнике у меня огромные пробелы: не было сил что-либо писать.

Больше всего мама мучилась совестью из-за тетушки Марии. Мол, это все она, мама, виновата, что папа поехал по гололеду повидаться с тетушкой Марией. Тетушка Мария заставляет Лавинию — свою компаньонку и экономку — звонить нам два раза в день: это она проверяет, все ли у нас в порядке. Мама утверждает, что для тетушки Марии папина смерть стала таким же потрясением, как и для нас, и нам надо относиться к ней по-доброму. Вот мы и относились к ней по-доброму, даже слишком. А потом вдруг оказалось, что мы зашли совсем далеко и теперь по-злому уже невозможно. Тетушка Мария все названивала и названивала. Если нас не было дома или если дома был только Крис и не подходил к телефону, тетушка Мария обзванивала всех наших знакомых, даже Нила Хольстрома и всех прочих, до кого только могла добраться, — мол, мы «пропали» и она места себе не находит от беспокойства. Она звонила нашему врачу и нашему стоматологу и даже умудрилась позвонить маминому начальнику — домой. Мама попала в ужасно глупое положение, и с тех пор нам пришлось следить, чтобы после четырех кто-нибудь всегда был дома и подходил к телефону.

Обычно к телефону подходила я. Мама тогда часто задерживалась на работе, потому что хотела на Пасху взять отпуск и провести его с нами. Следующая запись в моем дневнике именно про звонки тетушки Марии.

Крис прямо нутром чует, когда звонит тетушка Мария. Говорит — телефон звонит этак мягко, но настойчиво, и под этой мягкостью чувствуется стальная хватка. Стоит телефону зазвонить, как Крис тут же сгребает в охапку тетрадки и учебники и мчится к двери с воплем: «Возьми трубку, Мидж! Я занимаюсь!»

Даже если Криса нет дома и предупредить меня некому, я сразу понимаю, кто звонит: первое, что я слышу в трубке, это голос телефонистки, злой и задерганный. Тетушка Мария не снисходит до того, чтобы посмотреть номер в записной книжке, а потом набрать его. Каждый раз заставляет Лавинию звонить через телефонистку. Сама Лавиния никогда ничего не говорит. Зато в отдалении слышен крик тетушки Марии:

— Лавиния, вы дозвонились?

А потом — шорох и постукивание: это тетушка Мария берет трубку.

— Это ты, Наоми, дорогая? — говорит она трагически-напряженным голосом. — Где Крис?

Жизнь меня ничему не учит. Вечно держу трубку слишком близко к уху. Тетушка Мария знает, что Лондон — это очень далеко от Кренбери-он-Си, и поэтому кричит. И приходится кричать в ответ, а иначе она сердится, что ты шепчешь.

— Это Мидж, тетушка Мария! — кричу я. — Пожалуйста, называйте меня Мидж, мне так больше нравится!

Я говорю это каждый раз, но тетушка Мария называет меня только и исключительно Наоми, поскольку меня назвали Наоми Маргарет в честь ее умершей дочери. Потом я переношу трубку к другому уху, а первое тру. Я и так знаю, о чем она там вопит, — желает снова осведомиться, где Крис.

— Крис занимается! — надрываюсь я. — Математикой!

Это тетушка Мария уважает. Крис умудрился внушить ей мысль, что он математический гений и Его Занятия Священны. Жалко, я не знаю, как ему это удалось. Хотела бы я тоже внушить ей мысль, что я Будущий Великий Писатель и мое время ценится на вес золота, только, кажется, по ее представлениям право на честолюбие имеют одни мальчики.

В голосе тетушки Марии появляется низкая гулкая нота упрека.