В голосе тетушки Марии появляется низкая гулкая нота упрека.

— Я очень тревожусь за Криса, — заявляет тетушка, будто это я во всем виновата. — Мне кажется, он мало бывает на свежем воздухе.

Тут начинается самое трудное. Мне надо ее убедить, что Крис вполне достаточно бывает на свежем воздухе, не уточняя, зачем он туда ходит. Если я скажу, что он гуляет с друзьями, она либо решит, будто Крис мало занимается, либо станет названивать его друзьям — проверить, не вру ли я. Когда она позвонила Энди, я чуть не умерла. Я же не хочу, чтобы Энди плохо обо мне думал. Но если я отвечу неопределенно, тетушка Мария придет к убеждению, будто Крис Связался С Дурной Компанией. Тогда она примется названивать классному руководителю Криса. От этого я тоже чуть не умерла. С тех пор мистер Норрис спрашивает у меня, как здоровье тетушки Марии, каждый раз, когда мы сталкиваемся в школьном коридоре. Похоже, она произвела на него неизгладимое впечатление.

Но теперь я уже научилась с ней разговаривать. Крис ужасно удивится, если узнает, что ежедневно ходит играть в теннис с другом, у которого нет телефона. Потом мне приходится проделать то же самое с мамой. Мама тоже играет в теннис с мамой бестелефонного друга — которая вдова, на случай, если тетушку Марию это насторожит. Затем мы переходим ко мне. По неизвестной причине мне не полагается делать вообще ничего, даже бывать на свежем воздухе. Тетушка Мария говорит:

— Ах, Наоми, какая ты хорошая девочка — трудишься как пчелка, помогаешь маме вести дом!

С этим я соглашаюсь ради мира в семье, хотя меня каждый раз подмывает ляпнуть: «Честно говоря, мне пора бежать — надо заглянуть в нудистскую колонию, а по дороге поджечь церковь».

После чего тетушка Мария развертывает последние теории о том, что на самом деле произошло с папой, а затем расписывает, как она горюет. На этом этапе я могу предпринять только одно — то и дело умиротворяюще орать: «Да-а-а!» От этой части разговора мне становится ужасно тошно. Но все равно надо слушать, поскольку следующим пунктом тетушка Мария перейдет к тому, что у нее, кроме нас, не осталось родных, а потом — «ну когда же вы наконец приедете в Кренбери навестить меня?»

Вот тут я вынуждена вертеться как уж на сковородке. Тетушка Мария начинает нас завлекать. Она говорит:

— Крису будет очень удобно на диване, а если Лавиния переберется вниз в маленькую комнату, вы с Бетти можете устроиться у нее в спальне.

— Ужасно мило с вашей стороны! — отвечаю я. — Но у Криса, к сожалению, экзамен…

Вы себе не представляете, сколько у Криса бывает экзаменов. Крис не против. Он сам мне подсказывает, как наврать тетушке Марии. В чем мы с Крисом единодушны, так это в том, что ни за какие коврижки не поедем в Кренбери-он-Си. У нас сохранились кошмарные воспоминания о том, как мы туда ездили, когда были маленькие.

Теперь-то, конечно, у нас другие причины. Вот вам бы захотелось поехать туда, куда не доехал ваш отец перед смертью, да еще и пожить там? Нет. Вот и я откладывала тетушку Марию на потом изо всех сил. Получалось у меня блестяще. Несколько месяцев я отвечала ей вежливо, но неопределенно, и мы вовсю предвкушали пасхальные каникулы, и тут однажды вечером меня не было дома, к телефону подошла мама — и за несколько секунд все мои старания пошли насмарку. Когда я вернулась, то обнаружила, что она согласилась — даже не спросив у нас! — поехать втроем на Пасху к тетушке Марии.

Мы с Крисом были в бешенстве. Я сказала, что тетушка Мария, по-моему, думает только о себе, а совсем не о нас. Крис сказал:

— Мама, с какой стати мы должны ее ублажать? Тетушка Мария — папина тетка, и то не родная. Она не имеет права нам указывать!..

Но мамина совесть отдыха не знает. Мама сказала:

— Свинство не ехать, если она хочет нас видеть.