Но он сказал холодным, безжизненным тоном:

— В зеленом или коричневом переплете?

Я с трудом прошептал:

— В зеленом.

Продавец взял одну книжку с полки, открыл ее, посмотрел что-то на обороте переплета и сказал своим монотонным голосом:

— Один доллар, десять центов долой за наличный расчет, итого девяносто центов. Будьте любезны.

Я выложил деньги, как будто в полусне, и чуть было не забыл взять свои десять центов. Схватив драгоценную книгу прежде, чем продавец успел завернуть ее, я убежал, боясь, что он вдруг заставит меня вернуться.

Как было мне досадно, что я раньше не знал о скидке при наличном расчете! Я ведь так страдал эти два месяца, тщетно пытаясь достать десять центов. Счастливая минута могла наступить значительно раньше. Из-за этих никому не нужных десяти центов мне пришлось даже пойти на сделку со своей совестью. Но теперь книга моя. Я не сомневался, что владею ключом ко всем тайнам природы, что чудесный любимый мир не будет больше загадкой для меня.

Всю дорогу домой я шел медленно, уткнувшись носом в книгу.

Должен признаться, что я ждал большего.

«Но это, наверное, не книга виновата, — утешал я себя, — должно быть, я просто не знаю, как с ней обрашаться».

Я был на седьмом небе от счастья, хотя и немного разочарован.

По мере того, как я все больше и больше обнаруживал слабые места книги, у меня росло желание внести в нее поправки. Эта книга — тот самый экземпляр — лежит до сих пор на моем письменном столе, и почти на каждой странице ее поправки и дополнительные заметки, вписанные пером. На иллюстрации положены краски. На белом листке в самом конце книги и на стороне переплета — мое добавление, озаглавленное: «Ястребы и совы (определитель птиц)». Эти страницы положили начало моей книге «Определитель птиц Канады».

* * *

В те дни Уильтон-авеню была фактически северной границей города. За ней уже были поля, потом кладбище, дальше лощины и темные леса, которые подступали к низменности Дона. Найдя эти чудесные дикие места, мне кажется, я пережил такую же большую, возвышенную и чистую радость, какую испытал Бальбоа, открыв Тихий океан, или же Лассаль, найдя Миссисипи. Они были мои, эти таинственные леса и лощины, мне принадлежала честь этого открытия!

Я приходил сюда каждую субботу, захватив с собой легкий завтрак и пращу. В одну из этих прогулок, огибая высокий холм, я попал в лощину и там увидел чудесную полянку, покрытую густыми зарослями леса. Я долго пробирался сквозь ее густую свежую зелень, и, казалось, не было ей конца. Ручеек спускался небольшими каскадами, вода его была прозрачная, кристально чистая. И сердце наполнялось радостью от каждой песенки птицы, от цоканья белок.

Здесь не было следов человека — я не сомневался, что я первый посетил эти места. Этот райский уголок был мой!

Я никому не рассказал о своем открытии и всегда тайком уходил сюда. Здесь я решил построить себе хижину. На берегу ручейка, защищенном стеной зелени, мне казалось, будет хорошее место для моей хижинки: я хотел, чтобы хижина до половины уходила в землю, а для этого нужно было вырыть яму. А земля на этом берегу была особенная, там была голубая глина, и рыть ее оказалось трудным делом, особенно потому, что моя самодельная лопата работала плохо, а другой у меня не было. Я утешал себя мыслью, что индейцы всегда обходились самыми примитивными орудиями. Кроме лопаты у меня были еще молоток, ручная пила и дюймовое долото. Все это мне посчастливилось найти среди груды пепла на месте пожарища одной столярной мастерской. Рукоятки к этим инструментам я сделал сам.

Две субботы ушло на то, чтобы вырыть яму, которая должна была служить основанием моей хижины. Яма была десяти футов в длину, шести футов в ширину и трех футов в глубину, конечно, только с задней стороны, с фасада хижина должна была стоять на уровне земли.