И как только начал я разжигать костер, она опять ушла, не торопясь. Вскоре птичка вернулась с самцом. И тут только мне удалось их рассмотреть, это была пара береговых жаворонков.

В гнезде лежали три коричневых яйца. Гнездо было свито из сухой травы и сучков и выложено внутри большими коричневыми перьями ястреба — их смертельного врага.

Ободренная близостью самца, самочка еще раз уселась на яйца, несмотря на то что я всего лишь на расстоянии восьми футов от нее жарил на сильном огне свиную грудинку.

После завтрака мы свернули свою палатку, потушили огонь костра и поехали дальше, оставив жаворонков мирно сидеть в их гнезде.

На следующий день мы достигли берегов реки Сури. Река разлилась, и переправа была трудная. Мы сели в лодку, а лошади переправлялись вплавь, и одна из них чуть не утонула в холодной как лед воде.

Птиц здесь было невероятное множество — целые тысячи, десятки тысяч. Стайка за стайкой они летели они к северу, чтобы вить свои гнезда.

Там были маленькие стайки бурых журавлей, и изредка попадались белые чудесные создания. Их трубный клич раздавался высоко в небесах. Дикие гуси летели длинной вереницей или же выстраивались треугольником. Тетерева бегали почти на каждом холме. А один или два раза мы видели распростертые в небе черные угловатые крылья грифа».

Перечитывая заметки, ночами записанные у костра, я пришел к заключению, что сухого описания птиц и животных с указанием только народных и научных названий, как это делал я, недостаточно. Мне хотелось отразить ту радость, которая волновала меня в те дни. В этом настроении я сделал заметку о птице квели .

«Рано утром к нам доносился с высоты небес вибрирующий призывный крик квели — заунывный звук «р-р-р, фео-фео».

Он становился громче, когда птица опускалась.

Вот она парит на распростертых крыльях, трепещут только одни их края.

Потом стремительный полет вниз — ниже, ниже, и квели уже на поляне. Здесь она стоит минуту в застывшей позе с поднятыми, совсем выпрямленными крыльями, показывая их внутреннюю сторону, испещренную белыми и черными пятнами. Она стоит так несколько минут, как будто рисуясь своей красотой. Потом медленно складывает крылья, чтобы побегать и попастись немного, а потом приглашает перепелиным криком свою подругу или собратьев.

На протяжении всего дня мы слышали заунывный крик, наблюдали стремительные движения, горделивые позы».

И теперь, шестьдесят лет спустя, эта песнь и все, что было связано с ней, оживают в моей памяти с такой силой, что я не нахожу ничего равного по силе этому впечатлению.

Были у меня и другие небольшие открытия и наблюдения, которые скрашивали жизнь во время нашего далекого странствования.

Однажды я остался один охранять лагерь — мои братья в тот день отправились на ту сторону реки Пембинны, чтобы расспросить относительно свободных земельных участков.

В долине этой реки недалеко от нашего лагеря росло несколько дубов. Я отправился туда, не сомневаясь, что мне удастся сделать какие-нибудь новые наблюдения над птицами.

И действительно, не успел я прийти, как мне сразу бросилось в глаза одно очень интересное явление. В стволах дубов было несколько отверстий, по-видимому выдолбленных дятлами. В них поселились парами городские ласточки. В наших густо заселенных краях на Востоке мы привыкли считать ласточку обитательницей сараев и крыш — уголков, обеспеченных ей человеком. Но здесь, в глуши, я увидел, как живет наша ласточка в диких условиях и как она жила пятьсот лет назад, до прихода белого человека.

В земельной конторе нам сказали, что вся земля, годная под пахоту, в этом районе распределена между поселенцами уже год назад.