На это христианское священнодействие ежедневно доставляли Дэвида Вайсса, и он давал показания либо стоя, либо сидя на скамье подсудимых рядом со своим длинношеим и клювастым адвокатом. Первый день суда оказался особенно тяжким испытанием – не только потому, что обвиняемый выглядел таким красивым и хрупким на фоне массивного судьи и деревянного чурбана Фогельзанга, но и потому, что Вайсс вздумал – кто его знает, почему – нарядиться в длинный пиджак тисненого бархата с черной шелковой бабочкой. Пожалуй, хватило бы и недели в Мельбурне, чтобы понять: здесь так одеваться не стоит, но Вайсс пожелал предстать перед своими обвинителями эстетом и чужаком. Чабб прав: он не умел раболепствовать.
Когда его приводили к присяге, Вайсс заявил, что клясться не может. В причинах отказа сперва не разобрались, судья счел, что дело в иудейском вероисповедании, однако Вайсс уточнил: он вообще не верит в Бога. Все эти подробности имеются в протоколе судебного заседания. У меня есть копия, с которой я время от времени сверяюсь.
Более всего потрясла Чабба даже не эта нелепость – судить человека за изысканно-культурный каламбур с засовом-Засовом. Его ужаснуло, с какой беспощадной мощью власть обрушилась на желторотого юнца.
Вел заседание не сэр Дэвид Гиббонс, а Альфред Казинс – крестный отец отвергнутой Вайссом девушки. Крепкий, здоровый, с накачанными плечами пловца, крупными кистями, широким и невыразительным ртом. Главный свидетель обвинения Фогельзанг также был спортсменом и прославился главным образом своей игрой в анархичную и яростную, можно сказать, кельтскую разновидность местного футбола. Даже у прокурора, краснорожего, совершенно утратившего спортивную форму, было разбитое лицо боксера, на котором – ни капли сочувствия или хотя бы любопытства.
Суд начался с показаний Фогельзанга, описавшего свой визит к Вайссу на Экленд-стрит.
Полагаю, когда массивный детектив гнусаво и монотонно читал записи из своего блокнота, это выглядело довольно мрачно, однако годы спустя в фойе отеля «Мерлин» Чабб разыгрывал диалог Вайсс – Фогельзанг скорее комически. Лишь намного позднее, читая протокол, я смогла оценить точность воспроизведения: гротескная пародия на суд отпечаталась в его мозгу, словно выжженная огнем.
Дет. Фогельзанг: Вам известны стихотворения Боба Маккоркла?
Вайсс: Да.
Дет. Фогельзанг: Среди них находится стихотворение «Засов – Марине». Что вы думаете об этом произведении?
Вайсс: Я не могу рассуждать за автора. Вам бы следовало спросить у него, что означают его стихи.
Дет. Фогельзанг: А как по-вашему, что они означают?
Вайсс: Спросите автора. Я не собираюсь выражать личное мнение.
Дет. Фогельзанг: То есть у вас есть свое мнение, но вы не желаете его высказывать?
Вайсс: Я должен подумать над стихотворением два или три часа, прежде чем оценить его.
Дет. Фогельзанг: В нем содержатся непристойные намеки?
Вайсс: Что вы знаете о классических персонажах?
Дет. Фогельзанг: Я не это хочу узнать. Я хочу знать смысл стихотворения.
Вайсс: Перикл и Засов – оба классические персонажи.
Дет. Фогельзанг: В этом стихотворении содержатся непристойные намеки?
Вайсс: Не более, чем у Шекспира или Чосера.
Дет. Фогельзанг: Следовательно, вы признаете наличие непристойных намеков в стихотворении?
Вайсс: Нет, не признаю.
Дет. Фогельзанг: Что, в таком случае, означают слова: «Часть вошла, словно Засов?»
Вайсс: Уверен, есть люди, способные найти непристойный смысл в чем угодно.
Эта реплика вызвала смех на галерке, и судья строго напомнил: зал заседаний – не варьете. Чаббу напоминания не требовались – система правосудия и так наводила на него страх, и чем сильнее сам он дрожал, тем больше уважал Вайсса, который не склонился перед тупой и грозной махиной. |