– Когда он вернулся из поездки.

– Поездки куда?

– Не знаю.

– Он не говорил, куда ездит?

– Не всегда. В этот раз не сказал ничего. Я встречала его в аэропорту. Он прилетел из Франкфурта. Издалека. Но побывал где‑то очень далеко, где – не знаю.

Луизу пронзила боль, словно внезапно заныл зуб. Хенрик, как и она сама, совершил промежуточную посадку во Франкфурте. Она прилетела из Афин. Откуда же нырнул в облака его самолет?

– Но что‑то он должен был сказать. Что‑то ты наверняка заметила. Он загорел? Привез тебе какие‑нибудь подарки?

– Он ничего не сказал. А загорелый был практически всегда. И вернулся явно в лучшем настроении, чем перед отъездом. Подарков он мне никогда не дарил.

– Сколько он отсутствовал?

– Три недели.

– И не сказал, где был?

– Нет.

– Когда состоялась поездка?

– Около двух месяцев назад.

– Он не объяснил, почему ничего не говорит?

– Он говорил о своей маленькой тайне.

– Так и сказал?

– Именно так.

– И ничего тебе не привез?

– Я же сказала. Он никогда не покупал мне подарков. Зато писал стихи.

– О чем?

– О тьме.

Луиза с удивлением посмотрела на Назрин.

– Он дарил тебе стихи о тьме, написанные во время поездки?

– Всего было семь стихов, он писал по одному каждые три дня поездки. В них говорилось о странных людях, которые живут в вечной тьме. О людях, переставших искать выход.

– Звучит мрачновато.

– Они были ужасные.

– Ты их сохранила?

– Он велел их сжечь после прочтения.

– Почему?

– Я тоже спросила. Он ответил, что они больше не нужны.

– Так бывало часто? Что он просил сжечь написанное?

– Никогда. Только в этот раз.

– Он когда‑нибудь говорил с тобой об исчезнувшем мозге?

Назрин взглянула на нее с недоумением.

– В шестьдесят третьем году в Далласе убили Джона Кеннеди. После патологоанатомического обследования его мозг исчез.

Назрин покачала головой.

– Я не понимаю, о чем ты. В шестьдесят третьем я еще не родилась.

– Но ты же слышала про президента Кеннеди?

– Кое‑что слышала.

– Хенрик никогда о нем не говорил?

– С какой стати?

– Просто любопытно. Я нашла здесь множество бумаг о нем. И об исчезнувшем мозге.

– С чего бы Хенрику интересоваться этим?

– Не знаю. Но мне кажется, это важно.

Хлопнула створка почтовой щели. Обе вздрогнули. Назрин пошла в прихожую и вернулась с рекламными предложениями о скидках на карбонад и компьютеры. Положила рекламу на кухонный стол, но сама садиться не стала.

– Я не могу здесь больше оставаться. Я чувствую, что задыхаюсь.

Она разрыдалась. Луиза встала, обняла ее.

– Что прекратилось? – спросила она, когда Назрин успокоилась. – Когда любовь переросла в дружбу?

– Только для него. Я по‑прежнему любила его. Надеялась, что все вернется.

– Откуда у него возникло это радостное настроение? Из‑за другой женщины?

Назрин не замешкалась с ответом. Луиза поняла, что девушка сама не раз задавала себе этот вопрос.

– Другой женщины не было.

– Помоги мне понять. Ты видела его иначе. Для меня он был сыном. Своих детей видишь не вполне отчетливо. Всегда примешиваются надежды или тревоги, которые искажают картину.

Назрин снова села.