Шарукань поднялся, посмотрел с презрением на; корчащегося Севенча, вышел из юрты. Воин подвёл коня. Темник легко занёс ногу в седло, разобрал поводья и с места поднял коня в галоп. За ним помчались воины.

Когда тьма опустила свои чёрные крылья на улицы Итиля, Бусу услаждали песни красавицы Парсбит. Её нежный голос то уносил хаканбека в знойный Хорезм и журчал водой арыка, либо тихо шептал, словно листья на зелёных деревьях с сочными и сладкими плодами, что растут на её родине. То вдруг голос опускал Бусу в степи на прохладный ковыль и начинал звенеть жаворонком. В мерцании светильников тело юной Парсбит, закутанное в прозрачное белое покрывало, то извивалось, то замирало, и тогда Бусе казалось, что оно высечено из редкого камня, что греки именуют мрамором.

Но вот песня смолкла. Хаканбек долго ещё сидел не шевелясь, закрыв глаза. Потом молча удалился.

В полутёмном коридоре, что соединяет дворец хаканбека с женской половиной, Буса разглядел старого слугу. Тот согнулся в поклоне, прошепелявил:

- Там темник дожидается.

Брови у хаканбека недомённо поднялись. Он пошёл вслед за слугой. Шарукань сидел поджав ноги и сложив руки на толстом животе.

- Воины требуют своё, - сказал он, подняв глаза на Бусу. - Воины не получали от кагана ни диргемы.

Хаканбек спросил вкрадчиво:

- А разве арсии заслужили их?

Копья тюрок подпирают трон, - не повышая голоса, ответил темник.

- Но казна кагана пуста.

У кагана с тюрками-воинами есть уговор.

Со времён Святосляба разве есть каганат? Русы сидят в Таматархе и Саркеле. Мы слышим звон огузских сабель. А забыл ли ты, что ал-Мемун в мечтах видит Хазарию за Хорезмом?

- В чём вина арсий?

- Арсии подпирают не трон, а воздух. Арсии не получав ни диргемы, пока жив каган Бируни.

- А если сядет оглан Севенч?

- Тогда не будет темника Шаруканя. - И, немного повременив, Буса добавил: - И хаканбека Бусы.

Шарукань засопел. Хаканбек проронил:

- Арсиям нужен каган-воин. Бируни не поведёт хазар против русов. Он не отнимет у них Таматарху, не расчистит сорняк на развалинах Саркела. Как слаб телом Бируни, так слаб ныне и народ хазарский.

- Но Буса не слаб телом, - прищурившись, сказал Шарукань.

- Буса не каган, Буса хаканбек.

- Кто знает, кто? - усмехнулся темник. - Но ты прав, хаканбек, ныне нет каганата. Арсии подумают, стоит ли держать на своих копьях воздух. - И, не сказав больше ни слова, Шарукань вышел.

…В полночь Севенч забылся в беспокойной дрёме. Заснул и не услышал, как проскользнули в юрту чужие. Навалились, перехватили дыхание. Хотел Севенч крикнуть, позвать на помощь, но рот закрыла чья-то рука. Только и промелькнула мысль: подосланные Бусы.

А когда луна десять раз обошла небо и солнце в десятый раз возвратилось из своего дальнего странствия, во дворец кагана явился хаканбек. Вместе с Бусой пришёл и Шарукань. Они миновали стражу, не разуваясь и не зажигая лучины, вошли к кагану.

Бируни поднял на вошедших глаза и промолчал. Первым заговорил хаканбек Буса:

- Ты долго был каганом, Бируни. Плохим каганом для хазар. Мы обеднели, сила наша убавилась. Пора тебе идти к Богу и молиться за нас.

Каган перевёл взгляд на Шаруканя. Темник смотрел в сторону, и Бируни ничего не возразил Бусе. Каган принял смерть, как и подобает кагану хазар.

Неслыханное сотворилось. Отныне не стало у хазар иной власти, кроме власти кагана. Буса - каган. Буса и хаканбек.

Пошумел народ, поволновался, но у Бусы сила, за Бусой арсии, и народ затих. Только беки и тарханы ещё долго не могли успокоиться. Но миновало время - и они смирились. Есть ли хаканбек, нет ли, что до того бекам и тарханам. У каждого из них своя орда, своя дружина.

В поварне шумно и чадно, но белобрысому Петруне нет до того Дела.