|
На такие действия я отвечал сильным недовольством – бил их ногами, но они оставались спокойными, словно их ноги ничего не чувствовали. Я ударял головой по их лицам, но они казались резиновыми. Их руки, что держали меня за горло, ослабляли своё давление и отпускали меня только тогда, как только мы оставались одни. Одна повозка на резиновом ходу, запряженная конем, промчалась мимо меня, вздымая пыль. Узнав знакомого родного коня по запаху его пота, я вгляделся в сидевшего на облучке с кнутом в руке извозчика Ма Вендоу. Он был в белой овчинной куртке. За спиной у него висела длинная трубка и табачный кисет. Кисет мотался, словно вывеска, зазывающая в пивнушку. Повозка была моей, конь – моим, а вот возница не был моим батраком. Я попытался броситься за ним, чтобы расспросить, что же, собственно, произошло, но служители обхватили меня цепко, как гроздь винограда, и не пустили. Я понял, что Ма Вендоу, скорее всего, увидел меня, вырывающегося со всех сил из рук адских слуг. И, наверное, услышал мой крик. И наверняка почувствовал неземной запах моего тела. Однако он промчался стремглав мимо меня так, будто хотел избежать какой-то катастрофы.
Также, впоследствии, мы наткнулись на группу людей, идущих на высоких ходулях, словно они воспроизводили сцены путешествия монаха Сюаньцзана в эпоху Тан в поисках священных текстов Будды. В ролях обезьяны Сунь Укун и кабана Чжу Бацзе выступали мои деревенские знакомые. Из лозунгов на их транспарантах и их слов я догадался, что это был первый день 1950 года.
Внезапный приступ беспокойства и тревоги я почувствовал еще перед тем, как мы приблизились к каменному мосту на окраине моего селения. Вскоре я должен был увидеть камни, изменившие свою окраску под влиянием моей разбрызганной крови и кусков мозга. От камней, облепленных лоскутами ткани и грязными волосами, разило резким неприятным запахом крови.  На полуразрушенном мосту находились три бродячие собаки: две лежали, одна стояла. Две были черными, одна – желтая. У всех шерсть была лоснящаяся, языки – ярко-красными, зубы – белыми, а глаза светились умом, как у совы.
В своем рассказе «Записки о желчном пузыре» Мо Янь описал этот каменный мост и собак, обезумевших от человеческих трупов. Он также написал о верном сыне, который вырезал из только что застреленного человека желчный пузырь, взял его домой, чтобы лечить зрение матери. Люди рассказывают о частых случаях лечения зрения с помощью медвежьего желчного пузыря, но никто не вспоминает ничего подобного о лечении с использованием человеческого желчного пузыря. Очевидно, рассказ о таком парне – смелая и нелепая выдумка. А история, которую написал Мо Янь – плод фантазии, которую ни в коем случае нельзя считать правдивой.
Пока мы шли от моста до моей усадьбы, в моей голове всплыла сцена моего расстрела. Тогда они связали мне шею и руки за спиной тонкой конопляной веревкой, а на затылок повесили табличку с оскорбительной надписью. Был двадцать третий день двенадцатого месяца по лунному календарю, за семь дней до Весеннего солнцестояния. Холодный ветер пронизывал тело до костей, небо плотно заволокли черные тучи. Ледяная крупа, словно белые крупинки риса, беспрестанно сыпались мне за воротник. Моя жена, из рода Бай, шла вслед за мной и рыдала, но я не слышал голосов моих любовниц – Инчунь и Цюсян. Инчунь была беременной и со дня на день собиралась родить ребенка, поэтому имела право не провожать меня. А вот Цюсян, младшая и небеременная, своим отсутствием меня обидно разочаровала.
Уже стоя на мосту, я резко повернул голову и с расстояния в несколько метров посмотрел на Хуан Туна и его отряд из десятка милиционеров. Я сказал: «Мы с вами, парни, живем в одном селе, не враждовали никогда – ни прежде, ни теперь. Братья, извините, если я вас чем-то обидел. Но скажите – чем?». |
