Очнувшись от глубокого транса, я, подобно Ионе, обнаружил себя во чреве кита. Мягкий серый цвет ласкал глаз. Чего бы я ни коснулся, все было приятно на ощупь. Похожее чувство, наверно, испытывает хирург, погружая руки в нашу живую плоть. Было довольно тепло, но отнюдь не жарко. В общем, нормальная утробная атмосфера: здесь было все, о чем может помыслить привыкший к роскоши увалень. С моей-то врожденной гиперцивилизованностью, я не ощущал ни малейшей неловкости. Все было такое родное и знакомое для моих сверхутонченных чувств. Я мог с уверенностью рассчитывать на чашку дымящегося кофе с коньяком, на гаванскую сигару и шелковую пижаму, на уютный халат и множество других мелочей, без которых истинному гурману и гедонисту, избалованному цивилизацией, жизнь кажется неполной. Ни тебе изнурительной борьбы за существование, ни тебе забот о куске хлеба – словом, никаких застарелых социально-психологических комплексов. Я всегда считал себя вольной птицей, стоящей выше этих заморочек, которыми щедро потчует нас общество. Вечерами я лениво листал газеты и, мельком пробежавшись по заголовкам, жадно набрасывался на объявления, светские сплетни, театральные новости и прочую дребедень вплоть до странички, где помещались заунывно-однообразные некрологи и дежурные соболезнования близким умерших.

Флора и фауна царства Чрева почему-то околдовали меня с первого взгляда. Я озирался с восхищением истинного ученого. (Тогда я придумал себе прозвище «рехнувшийся травопатолог».) Дивные дива открылись мне в запутанных хитросплетениях этого лабиринта… Но, к сожалению, сие увлекательное повествование придется прервать, поскольку оно лишь повод к рассказу о моем первом знакомстве с Ее Величеством Пиздой.

Произошло оно в погребе, когда мне было лет пять или шесть. Память сохранила смутное воспоминание о некой «железной маске». Несколько лет назад, листая какую-то иллюстрированную книгу, я буквально оторопел, наткнувшись на изображение древней маски, ужасно напоминающей женское лоно, из которого, если приподнять забрало, высовывалась мужская голова. Оправившись от шока, я наконец-то получил ответ на вопрос, мучивший меня с тех, давних уже, пор, когда я впервые пристально рассмотрел женские гениталии. (В «Тропике Рака», если помните, есть некий персонаж, для которого этот интерес превратился в сущее наваждение. Боюсь, что он и по сей день взламывает заветные врата одни за другими в тщетной надежде – как он это сам себе объясняет – разгадать их тайну.)

В пору моего детства этот запретный мир был лишен какой бы то ни было растительности. Как я сейчас понимаю, отсутствие волосяного покрова лишь подхлестывало наше воображение, стихийно оживлявшее эту таинственную пустошь. Мы не пытались вникнуть в ее внутреннюю сущность, нас куда больше завораживало вымышленное нами растительное убранство, которое в один прекрасный день должно было украсить эту диковинную целину. Сообразно времени года, возрасту затейников, месту действия и множеству других замысловатых обстоятельств, гениталии некоторых малышек являли, как мне вспоминается сейчас, такое разнообразие, которое не снилось ревнителям оккультизма даже в самых фантастических снах. Нашим впечатлительным умам виделась безымянная фантасмагория, изобиловавшая реальными, осязаемыми, умопостигаемыми образами, которые тем не менее не имели названия, ибо никак не соотносились с живым опытом, где все разложено по полочкам: имя, дата, место. Потому-то и говорилось, что под юбочками у прелестных крошек скрываются магнолии, или пузырьки одеколона, или бархатные пуговки, или резиновые мышки… да что только не скрывалось.