Они разбили лагерь на тропах, ведущих через вековую дубраву, луг с гигантскими одуванчиками и край острых утесов к пологим склонам холма. Там и сидели в засаде, резвясь или скучая, но не пропуская ни одной живой души. Давили сапожищами, обращали в бегство всех забредших туда, через их кордон не пробраться было ни единому безглазому кроту, мухе о пяти лапках, улитке, лишившейся домика.
Цепляясь за ветви на вершине главного дуба-исполина, друзья с тоской изучали невеселую картину.
Будильник мурлыкал себе под нос утешительную песенку: «Я на дереве сижу и вокруг себя гляжу, выхода не нахожу и от этого грустю».
— Щу, — сказал Веник.
— Что значит «щу»? — переспросил Будильник.
— Не «грустю», а «грущу», потому что выхода не нахожу.
— Что ты понимаешь в рифмах, не говоря уже о душевных переживаниях! Лично я грустю.
— Чепуху городишь. Бессмысленную чепуху! «Грустю»! Такого слова вовсе не существует!
— Вы слышали? Я так чувствую, а он меня уверяет, будто бы этого не существует!
Рассерженные Веник и Будильник едва не сцепились врукопашную на верхушке дерева, но Дырка их приструнил.
— И не стыдно вам? Ссорятся да цапаются вместо того, чтобы голову ломать и выход искать!
— Голову я уже сломал, — уныло признался Веник. — Да без толку.
— А у меня даже голова не ломается, — добавил Будильник. — Оттого-то я и грустю. — И покосился на Веника: пусть-ка попробует это облезлое чудище опять к нему прицепиться, получит поделом.
Но Веник просто отмахнулся.
Воцарилось унылое молчание.
Затем Дырка взялся за ум. Сперва ухитрился побороть собственное отчаяние, после чего попытался встряхнуть товарищей. Закатил впечатляющую речь. Объяснял, втолковывал, приводил доводы, пытался поднять настроение: неужто стоило проделать такой долгий и трудный путь, чтобы отступить именно теперь, когда цель — вот она, перед носом? Продираться сквозь болотистые топи и ревущие пустыни, чтобы в последний момент сдаться на милость бидоноголовых? Неужели после стольких страданий, борьбы и жертв продолжать влачить жалкое существование с ущербами и недостатками?
Уговоры подействовали.
Будильник коротко тикнул:
— Тик-так.
Торчащие уши облезлого чудика дрогнули.
Мрак отчаяния развеялся.
— Проведем военный совет! — скомандовал Дырка. — Когда осаждали крепость, ту самую, где я состоял бойницей при бастионе, я нахватался кое-каких военных премудростей. Прорвемся!
И проанализировал ситуацию. Уверенным жестом указал с верхушки дерева на дом, на три лагеря Бидонов, на три пути к цели и погруженный в гробовую тишину склон холма, распростертый перед ними, словно на военной карте.
— Каждый в одиночку не так заметен, как мы всей группой, — подвел итог Дырка. — Ясно?
Веник II и Точное Время согласно кивнули.
Приятели спустились с дерева и остановились меж извилистых золотисто-бурых корней.
План Дырки был рискованным и опасным для жизни. К тому же почти безнадежным.
Менее безнадежным, пожалуй, было бы полное бездействие.
Приятели попрощались друг с другом. Веник II помахал руками, Будильник — стрелками, а Дырка — кромкой. И двинулись все трое в разные стороны.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ,
в которой Мудрый Исправитель Недостатков изъявляет свою последнюю волю
Мудрый Мастер и его помощник, прислонясь спиной друг к другу, сидели посреди пустой комнаты.
Мастер открыл глаза — словно ресницам его пришлось вздымать неподъемную тяжесть. |