– Дела... – только и смог я сказать. – А кто его убил? Случайно не братишка? С помощью кубинских эммигрантов?

– Много будешь знать – скоро состаришься.

– Хм... Послушай, а ты говорила, что только невольница может оперировать с алмазами. А кому твоя мать принадлежала?

– Был у нее любовник, резидент нашей внешней разведки. Все нервы на нее выплескивал.

– А... Понятно, – закивал я. – А почему ты тогда разделась пред ворожбой? Ну, тогда, в канаве?

– Понимаешь, мама мне говорила, что перед каждым сеансом на ворожею что-то нападает... Сама она хихикать обычно начинала или еще что-нибудь. Однажды, например, трехлитровую банку огурцов съела... Наверное, в голове перед этим что-то происходит...

– Наверное... А как алмазы к сумасшедшему физику попали?

Синичкина не ответила – в стороне Шахмансая раздались одиночные выстрелы из снайперских винтовок, а потом и шелест автоматных очередей.

– Что у них там случилось? – удивился я. – Никак Али-Бабай с Баклажаном восстали из мертвых?

– Да нет... – покачала головой Синичкина. – Ты же слышал, что солдаты с разных сторон к Шахмансаю выдвигались. Вот и наткнулись, наверное, друг на друга. После рассказов проводника, солдатам точно повсюду мертвые с косами чудились.

– Наверное. А что после смерти Джона Кеннеди было?

– После смерти Джона Кеннеди мою мамочку отозвали из Штатов, ну помнишь, там еще скандал начался с Ли Харви Освальдом, якобы агентом КГБ. Отозвали и отправили в отставку с проживанием в закрытом городе Северодвинске. И она, став свободным человеком, потеряла все свои способности. А нового хозяина найти у нее не получилось. Да, видимо, и большого желания не было – высохла от жизни. В 75-ом я родилась от одного отставного корабельного механика, это он меня морские узлы вязать научил. Мне было пять с половиной, когда он, золотые руки, погиб... Замерз на улице. Они с мамой пили очень сильно. До шести лет я ничего не знала об алмазах, а когда узнала...

– То стала рабыней матери...

– Да... Терпела побои, стирала, убирала, готовила, как могла, мыла ей ноги. Когда исполнилось семь лет, я первый раз гадала на свое ближайшее будущее – мама торопилась, старела очень быстро. В тот день она с утра напилась, потом сунула алмазы мне в ладошку и стала бить. Мне привиделось что-то неприятное, нехорошее, но я ничего не поняла тогда. А на следующий день мама что-то украла на улице – выпить очень хотелось – и ее избили до полусмерти. Умерла она через неделю, в больнице, 1-го сентября как раз было. Всю эту неделю соседка за мной смотрела, Марья Ивановна, у нее старший сын был капитаном-подводником, а младший – олигофреном. С ним Марья Ивановна и приходила ко мне. И со мной его оставляла. Он странный такой был, Николашенька, третий десяток ему шел, а как годовалый выглядел. Улыбался, слюни пускал, пальцем на меня показывал...

Я боялась его страшно. Ты представь – тебе семь лет, а двадцатипятилетний мужик, радостно улыбаясь, зайчика плюшевого тебе в руки сует. Он еще целоваться любил. И потому я, как мы вдвоем оставались, в пенал кухонный пряталась, сидела там часами на перловке с горохом, голова на банке с подсолнечным маслом. Он меня искал, все время искал, но не находил, потому что только по комнатам искал, даже за двери не заглядывал. Но однажды он искать меня перестал, я даже испугалась. Тихо так стало без лепета детского. Я не выдержала, вылезла из пенала, смотрю – а он, оказывается, алмазы нашел. В коробке с нитками, которая в выдвижном ящичке швейной машины хранилась. Сидел над ними, на ковре разложенными, и смотрел, совсем, как здоровый. Когда дверь за Марьей Ивановной хлопнула, схватил камешки и за щеки по две штуки сунул.