На общеволостное собрание прибыл секретарь уездного комитета Варшавцев. Высокомерный и плюгавый.

— Это бунт? — спрашивал он. — Это расценивать как бунт?

Толпа притихла, но поднялся с места Гриша.

— Нам жрать нечего! У нас хлебный паек — полтора фунта в месяц!

— Это тебе нечего жрать, морда? — хмыкнул секретарь.

«Богоматерь, запечатай братику уста», — шептала про себя Лариса.

— Мне! Им!

— Ты за них не говори! — Варшавцев набычился над кафедрой. — Атамана корчишь?

— Земляки, — Гриша обвел взором людей, — соседушки! Подпишем резолюцию!

— Писать умеете? — насмехался Варшавцев.

— Нет — мобилизации лошадей!

Толпа заворчала согласно.

— Нет — смертной казни! Нет — красному мародерству!

Прозвучали одобрительные крики.

— Разрешить торговлю! Прекратить гонение на церковные обряды!

Крестьяне вскакивали с лавок.

Варшавцев прорычал сквозь гомон:

— Контра! Зеленая контра!

— Тварь! — бросил ему Гриша. — В галстуке к нам приперся, тварь!

— В галстуке! — возмущенно завопили крестьяне. Кузнец Семен налетел на секретаря и врезал по сусалам. Избитого, его вышвырнули на двор.

— Постановили, — зло сказал Гриша, свежеиспеченный атаман повстанцев.

Лариса потрясла мешок, выгребла сухари. Осторожно извлекла револьвер из-за пояса брата. Уроки стрельбы преподал ей Маклок. Он нагрянул с дезертирами из Ярославской губернии. Воодушевил мятежников кипящей энергией. Ненадолго хватило воодушевления. Через неделю переагитированные крестьяне являлись с повинной в ЧК, а оттуда уезжали на фронт. Но оставались упорные…

Лариса пошла по коридору. Прюнелевые ботиночки вязли в трухе. Рука с лампой казалась коконом желтого света. Фитиль потрескивал, плескалось масло в жестяном жирнике. Выходя на этаж, она предусмотрительно оставила лампу за углом.

Подъезд пронзали серебристые лучи. Луна была на диво большой. Где-то вверху жужжала крупная муха, стукалась о стекло.

Маклок дежурил на площадке между первым и вторым этажами. Открыл подъездное окно, уперся коленом в подоконник. Штык на стволе бердана поблескивал. Пахло болотной гнилью. С пролета Маклок уложит любого мазурика, который сунется к дому.

— Как он?

— Задремал.

— Еще нас переживет.

— Поешь.

Маклок жадно захрустел сухарями.

— Тебе тоже поспать не мешает, — сказала Лариса. — Я могу караулить.

— А у меня полмозга спит, а пол — бодрствует. Я и во сне красных бью, не сумневайся.

Лариса похлопала его по плечу и двинулась обратно. В стенах здания гудел ветер. Тамбур никак не кончался.

Она хотела бы сказать, что Маклок — хороший человек. Что хороший человек — ее брат. Или она сама. Но это было не так. Они прятали зерно в часовне. Они били людей (большевиков). Сожгли контору шестинского исполкома.

А когда в среду приехал продотряд изымать последнее, Гриша сотворил великий грех.

Он лично убил комиссара, на глазах крестьян вогнал ему нож в шею.

Лариса вспоминала, как запенилась кровь, хлынула фонтаном. Как уцепился комиссар за рубаху брата, точно тонул.

— Востро? — спросил Гриша. Он был похож на демона. — Это тебе революционный налог!

Теперь брат лежал в мусоре, среди птичьих чучел и битых икон.