|
Но быть запятнанным клеветой в таком возрасте, быть обвиненным почти в том же, за что когда то открыто преследовали во Флоренции Леонардо да Винчи, – более тяжкого удара Микеланджело не помнил за всю свою долгую, беспокойную жизнь. Прошло совсем немного времени, и яд Аретино просочился в дома римлян. Однажды Томмазо пришел к Микеланджело бледный, со стиснутыми губами. Когда Микеланджело стал настойчиво спрашивать, что случилось, Томмазо потер ладонь об ладонь, будто счищая с них какую то грязь. Потом он произнес скорей печально, чем гневно: – Вчера вечером один епископ при дворе рассказал мне о письме Аретино. Сокрушенный Микеланджело опустился в кресло. – И как только люди идут на сделки с этой скотиной? – тихо сказал он. – А никто и не идет. Просто поддаются, уступают его наглости. Благодаря этому он и процветает. – Мне очень жаль, Томмазо. Никогда не хотел быть причиной твоих огорчений. – Я обеспокоен, Микеланджело, за вас, а не за себя. Моя семья, мои близкие меня знают – на эту клевету они лишь с презрением плюнут… Но, дорогой мой друг, вас чтит вся Европа. И Аретино нападает именно на вас, на ваши труды, на ваш авторитет… Я готов принести любые жертвы, чтобы только не повредить вам. – Ты не можешь повредить мне, Томмазо. Твоя любовь и привязанность были мне хлебом и воздухом. А теперь, когда маркиза Виттория больна, наша любовь – это единственное, на что я могу рассчитывать. Другой поддержки у меня нет. Я тоже буду плевать на Аретино, как надо плевать на всех шантажистов. Если он разрушит нашу дружбу, он действительно добьется своей цели, хотя бы частично, – он нанесет мне вред. – Но все римские сплетники постараются раздуть этот скандал. Это им выгоднее, чем какая то ваша скульптура, – предостерегающе сказал Томмазо. – Будем жить и работать так, как жили и работали раньше. Это наилучший ответ всем любителям скандалов. 3 Готовя рисунки к «Распятию апостола Петра», Микеланджело пошел на смелую попытку придать особую выразительность фреске. В центре композиции он поместил яму, в которой покоилось основание тяжелого креста. Петр был распят на кресте, вниз головою, а сам крест лежал в наклонном положении, будучи прислонен к огромному камню. Напрягая силы, Петр зорко смотрел с креста; его немолодое бородатое лицо с яростным осуждением было обращено не только к воинам, руководившим казнью, или к землекопам, старавшимся поднять и поставить крест прямо, но и ко всему миру, который простирался позади этих людей, – это был приговор тирании и жестокости, столь же гневный и разящий, какой звучал и в «Страшном Суде». Микеланджело тихо сидел, нанося последние штрихи у фигур двух римских центурионов и досадуя на то, что ему не удается изобразить коней так гениально, как изображал их Леонардо да Винчи. И вдруг он услышал колокольный звон: колокола звучали над городом печально, явно оплакивая кого то. В мастерскую с криком вбежала служанка. – Мессер, умер Сангалло! – …умер? Он же работал в Терни… – Заболел лихорадкой. Только что привезли его мертвого. Папа Павел устроил Антонио да Сангалло пышные похороны. Гроб архитектора торжественно несли по улицам, за гробом шли художники и мастера, работавшие с покойным в течение долгих лет. Стоя в церкви рядом с Томмазо и Урбино, Микеланджело слушал, как превозносили Сангалло, называя его одним из величайших строителей со времен древних зодчих, возводивших Рим. Идя домой, Микеланджело рассуждал: – Все эти восхваления слово в слово совпадают с теми речами, которые я уже слышал на похоронах Браманте. |
