Я опять собиралась прыгнуть с балкона.

В общем, дело ясное: я быстрее поддаюсь чер­ным мыслям и теряю над собой контроль, когда не пишу.

Получается, что писать все равно лучше. А еще я скучаю по Солнышку, моему другу-хранителю. Думаю, сейчас допишу это и сочиню главку, в ко­торой Сатана опять берет ее за жабры, мягко вы­ражаясь. И все же приятно убедиться, что пробле­ма не в том, что я веду дневник. И что мою писа­нину, наоборот, отчасти можно считать поиском выхода. Если выход вообще есть.

За десять последних дней произошли два до­стойных записи события.

Я купила себе пазл. И встретила Констанцию с психогейром.

Сначала о пазле. Я нашла его в игрушечном ма­газине в новом торговом центре у пляжа в Маспаломасе. В нем тысяча кусочков, а картинка — фотография двух раскормленных маленьких близ­нецов в костюмах белочек. Они сидят друг против друга и с опасливым изумлением смотрят в объек­тив. Костюмы белочек большие, мягкие, с огромны­ми хвостами, которые поднимаются вдоль спин, а потом изгибаются и картинно висят. Брюшки белок и внутренние стороны больших ушей светлые, а все остальное из светло-коричневого искусственного меха. Чудовищная фотография, которую мог сде­лать только шизофреник. Короче, я купила этот тоскливо-коричневый жуткий пазл, потому что со­брать его будет адской мукой. А я как раз ищу ада. Отдала за него десять евро. Дешевле ада не най­дешь.

Констанцию и психогейра я встретила вчера. После завтрака я добежала до цивильных нудистов и взяла напрокат шезлонг и зонтик. Пенсионеры были уже на местах со своими огромными, как дом, животами и сиськами. Такие все мягкие и симпа­тичные. Как плюшевые мишки. И цвета такого же. Я лежала, слушала, как они болтают по-немецки, и мечтала, чтобы они обратили на меня внимание, пожалели, погладили по головке. До меня вдруг дошло, что я давно не плакала и что на самом деле мне все время хочется плакать. Даже не знаю, по­чему я перестала это делать, слишком уныло, на­верно, плакать, когда один. Смысл слез в том, что­бы тебя утешали. С плюшевыми пенсионерами по­плакать самое то, прикинула я и заревела, я рыдала все громче и сильнее, меня даже стало трясти от рыданий, и две ближайшие бабушки подошли и спросили по-немецки, что со мной не так, и я вы­давила из себя «alles, alles не так» — и зарыдала еще пуще, и самая коричневая и самая плюшевая бабушка села на краешек моего лежака и сделала то, чего мне так от нее хотелось: шикнула на своего мужа, гундевшего, что это не ее дело, и нашепты­вала мне «mein kind, mein kind», пока я не заснула.

Когда я проснулась, ласковой бабушки уже не было, у меня обгорели ноги и пятки и я услышала голоса Констанции и психогейра! Они, пока я спа­ла, устроились на лежаках через несколько рядов от меня. Меня они не видели и думали, что могут болтать не таясь, поскольку все норвежцы уехали в Анфу праздновать 17 мая, да и вообще норвеж­цы не ломятся на нудистские пляжи. Лежать го­ляком среди других голых людей любят только норвежцы с придурью, а среди норвежцев, кото­рые приезжают на Канары, таких почти нет. Кото­рые с придурью ездят в более причудливые места.