|
Он старается казаться довольным жизнью, но на прямой вопрос отвечает, что этот темп все-таки не для него, слишком размеренный. Иногда он спрашивает, скоро ли я вернусь домой, а когда я отвечаю, что не думала возвращаться, он надолго замолкает. Если называть вещи своими именами, мне кажется, он думает обо мне в романтическом ключе, как о возможном партнере, но не решается сказать этого прямо, потому что уверен, что для меня отношения с ним немыслимы. На самом деле нет ничего немыслимого, всякая мысль имеет право быть обдумана, другое дело, что конкретно эта не приходила мне в голову, так что мной она не проанализирована. А в принципе Кшиштоф вполне ничего себе. Он приятной наружности, целеустремленный, заботливый, милый, но жизнь моя сейчас не связана с той частью мира. И на меня давит, когда по его молчанию я понимаю: он ждет, что я вернусь домой и как это будет замечательно. На кой фиг мне сейчас эти мысли? Они неуместны и не нужны мне. Я должна сконцентрироваться на том, что запланировала. Одна сорвавшаяся попытка еще туда-сюда, но если меня опять постигнет неудача, моя жизнь превратится в фарс. И я окажусь в замкнутом круге: чем важнее для меня будет справиться, тем меньше будет оставаться сил и решимости на очередную попытку.
5 июня Психогейр испек домашний ржаной хлеб и оставил буханку для меня у консьержа. Перевязанную ленточкой и с запиской, что он извиняется за вчерашнее. Надо бы его врачу показать.
6 июня Сегодня летала с Луисом на учебном самолете на Тенерифе. Мы сели там на аэродром, перекусили бутербродом с ветчиной, а по дороге назад сделали крюк и пролетели над побережьем Марокко. Я видела Африку. И едва сдержалась, хотела забраться в Сахару. Это наверняка запрещено правилами. Но от Тенерифе Луис разрешил мне практически самой вести самолет, он только чуточку докручивал свой руль, потому что я слишком деликатно закладывала влево и вправо, но он уверен, что если я захочу, то быстро это освою. В какой-то момент он спросил, не боюсь ли я летать после того, что случилось с моей семьей. Консуэло рассказала ему. Ну и хорошо. Я- то ведь боюсь только одного, что народ, прослышав о моей трагедии, будет обращаться со мной как с фарфоровой куклой, но Луис вроде понимает, что так нельзя. Я честно ответила, что не боюсь, наоборот, в воздухе я чувствую себя ближе к маме, папе и Тому, поэтому больше всего хотела бы все время летать и на землю не садиться. Луис посоветовал мне попробовать воздушный шар или параплан, потому что там человек острее чувствует то, что изначально аутентично полету (Луис сказал «autentico», это слово мне очень понравилось). Там нет шума мотора, объяснил Луис, и это создает особое ощущение, ты слышишь свист воздуха и чувствуешь кожей его прикосновение. Это больше похоже на полет птицы, еще сказал он. Но я не уверена, что хочу летать по-птичьи. Мне нравится, что у самолета есть стены, кресла и столики, и поэтому он выглядит как помещение. Хотя бы изнутри. Это создает иллюзорное ощущение безопасности. И эта иллюзия разбивается вдребезги вместе с каждым падающим самолетом. Ну и пусть. Возможно, к этому я и стремлюсь — упразднить все иллюзии о безопасности и надежности. В моем случае фундамент уже раскрошился, и теперь очередь остальных иллюзий биться и рассыпаться в прах, или одна за одной, или все разом с оглушительным, немыслимым грохотом. Только так и вправду можно приблизиться к аутентичности. Когда мы приземлились, Луис полез целоваться, но я напустила на себя строгость и сказала, что в крайнем случае в щечку и ни-ни. Я хорошо понимаю, почему он так обнаглел. Он думает, что комбинация испанского мачо с самолетом абсолютно беспроигрышна. Узнай он, что меня в этой паре привлекает исключительно самолет, он бы наверно расстроился, а его интерес ко мне поостыл, что существенно сократило бы мои возможности летать. |
