Изменить размер шрифта - +
 — Они ведь, эти семеро, уже четыре года как под стражей. Одного только, кажется, выпустили под подписку после второго суда, — он сверился с бумагами. — Василия Кузнецова, тридцати девяти лет отроду, православного, русского.

— Среди них и русские есть? — озадачился Шевырев.

— Он один только и есть. Впрочем, мать у него, кажется, вотячка и язычница. Дай про Раевского дорассказать, не сбивай! Помощник прокурора осмотрел родовой шалаш из жердей. Внутри нашел он следы костра, миски и тазики, запачканные застарелой почернелой кровью, с налипшими перьями птиц и шерстью животных, да еще икону Святого Николая Чудотворца под самым коньком. Такая же посуда и икона найдена была и во втором «куа», у учурков. По утверждению Моисея Дмитриева, он не пользовался жертвенной посудой с самой Пасхи, то есть более полутора месяцев.

Из бесед с крестьянами Раевский узнал, что вотяки приносят в жертву своим домашним богам «воршудам» разнообразную живность — барашков, куриц, уток. При этом они не просто убивают жертвенных животных, а извлекают и сжигают, или, по другой версии, поджаривают и съедают их внутренности. Они, таким образом, разделяют трапезу с богом своим. Понимаешь, куда дело клонится?

Но раз в сорок лет, как говорят свидетели по делу, вотяцкий злой бог Курбон требует великую жертву. И тогда ему в угоду убивают иноверца, причем непременно с отрубанием головы и обескровливанием тела. Так вот, следствие Сарапульское и два состава присяжных полагают, что вотяки эти виновны в принесении в жертву богу своему Курбону нищего крестьянина Конона Матюнина. И теперь, согласно постановлению Правительствующего Сената, в соседнем с ними уезде, в Мамадыше, состоится третий по счету над ними суд, назначенный на двадцать восьмое мая сего года. Вот так обстоят дела, Петенька.

И только успел Константин Афанасьевич произнести эти слова, как свечной огарок в фонарике его затрещал и погас, и в купе над головами обоих приятелей сгустилась непроглядная тьма.

 

IV

 

Первопрестольная встретила их пыльным теплом, шумом, руганью, криками извозчиков. Шевырев тотчас накупил у мальчишек московских газет и принялся жадно пробегать колонку за колонкой, пока Кричевский сухо и неуступчиво торговался с носильщиками-татарами за перенос багажа через Каланчевскую площадь на перрон Казанского вокзала. Поезд до Казани уходил через час с небольшим.

— Вот ведь досада! — сказал журналист, стукнув тыльной стороною ладони об газетный лист. — Опоздаю на коронацию воротиться! На Ходынском поле такие торжества затеваются! Хотел старшего своего свозить, императора показать ему.

— Что ни делается — все к лучшему, — философически заметил Кричевский. — Про коронацию строчить все питерские писаки будут, а про Мултанское жертвоприношение только ты один, да Короленко, ежели приедет.

— Господа! — раздался звучный голос у него за спиной. — Я услыхал невольно про Мултан и полагаю, что нашел в вас попутчиков, как минимум, до Казани?

Приятели оглянулись. За спиною их стоял знаменитый присяжный поверенный во всей своей красе, в безупречно сшитом сюртуке и модных узконосых штиблетах.

— Может быть, объединим усилия наши? — сказал он, поигрывая тростью. — Вот и прекрасно! Носильщики! Берите все, и вон тот багаж тоже! Я заплачу. Позвольте мне оказать эту маленькую любезность уважаемому представителю следствия!

Карабчевский добродушно-иронически улыбнулся Кричевскому.

— Я ведь не ошибаюсь, нет? Вас, господин полковник, Департамент заслал в Мамадыш, чтобы тамошние Видоки не выглядели на процессе столь же глупо, как обычно?

Кричевский поморщился, потому что адвокат почти дословно повторил напутственные слова господина директора Департамента.

Быстрый переход