Мальчик попробовал резать дерево ножом, но лезвие сломалось, и он попросил нож у Дирка. Эту длинную полоску стали Дирк подобрал в куче старого приискового оборудования и отточил на камне так, что она стала острой, как бритва. Один конец был туго обмотан парусиной и служил рукояткой. Целыми днями Томми сражался с деревом этим грубым, несовершенным инструментом. Когда надо было уезжать, фигура была готова, но только без лица.

Томми изобразил мать Дирка крупной женщиной с мягкими округлыми формами. Повязанная наискось шаль оставляла обнаженными полные плечи. Стройные босые ноги крепко стояли на земле, а тонкие, узловатые от работы руки держали ребенка: маленькое, беспомощное, завернутое в пеленку существо, с любопытством таращившее большие, широко раскрытые глаза. Однако лица у матери еще не было. [41]

— Я доделаю в следующие каникулы, — сказал Томми, и Дирк бережно поставил фигурку на полку рядом с другими. Не оборачиваясь, он смущенно спросил:

— А может, ты уже больше не приедешь?

— Приеду, — помедлив, ответил Томми. — Конечно, приеду.

Это уже прозвучало, как обещание; они опять обменялись теплой, смущенной улыбкой и разошлись в разные стороны: Дирк отправился в поселок, а Томми — домой, где уже был уложен его чемодан.

Вечером к Кларкам зашел мистер Макинтош и беседовал в гостиной с родителями. Томми уже спал, но проснулся и увидел рядом с собой мистера Макинтоша. Он сидел на кровати, в ногах.

— Мне нужно поговорить с тобой, мальчик, — сказал он.

Томми прибавил огня в лампе, и теперь, в ее призрачном свете, он увидел, что мистеру Макинтошу как-то не по себе. Слегка откинувшись своим сильным, грузным телом с выпяченным животом, он сидел, положив руки на колени, и его серые глаза шотландца смотрели зорко и настороженно.

— Я хочу, чтобы ты подумал над тем, что я сказал, — торопливо заговорил мистер Макинтош грубоватым тоном. — Мать твоя говорит, что через два года ты уже окончишь школу, — ты хорошо учишься. А тогда можно поступать и в колледж.

В наступившей тишине стала слышна дробь барабанов в поселке. Облокотившись на краешек кровати, Томми возразил:

— Но ведь не я один хорошо учусь, мистер Макинтош. Макинтош вздрогнул.

— Да, но мы говорим о тебе, — тем же грубоватым тоном добродушно заметил он.

Томми промолчал. Вот всегда так: эти взрослые умеют перевернуть смысл слов по-своему, и их никогда не переспоришь.

— Почему вы не пошлете в колледж Дирка? — чувствуя, как колотится в груди сердце, наконец сказал он. — Вы такой богатый. Ведь Дирк разбирается во всем не хуже меня, а по математике он даже сильнее. Он обогнал меня уже на год и решает сейчас задачи, которые мне не" решить. [42]

Мистер Макинтош с раздражением закинул ногу за ногу, потом снова поставил их рядом и спросил:

— Ас какой, собственно, стати я должен посылать в колледж Дирка?

Теперь уже Томми пришлось бы высказаться напрямик, если бы он решился ответить, но мистер Макинтош знал, что он этого не сделает. Однако, не желая рисковать, он добавил, понизив голос.

— Подумай о матери, она ведь волнуется за тебя, мальчик. Не хочешь же ты ее расстраивать!

Томми посмотрел на дверь. Сквозь щель внизу пробивалась широкая полоса желтого света: в соседней комнате молча сидели его родители, надеясь вскоре услышать от мистера Макинтоша, какое блестящее будущее обеспечено Томми.

— Вы и сами знаете, почему его нужно послать в колледж, — беспокойно ворочаясь под одеялом, с отчаянием начал Томми, но мистер Макинтош предпочел дальше не слушать. Он встал и торопливо сказал:

— Подумай хорошенько, мальчик. Спешить не надо, но, когда ты приедешь в следующий раз, я должен знать. — С этими словами он вышел.

Тягостная картина открылась глазам Томми, когда мистер Макинтош отворил дверь: в ярком свете лампы в комнате сидели мать и отец, умоляюще глядевшие на мистера Макинтоша и сконфуженно улыбавшиеся.