— Он был отравлен… муравьями?

— Кто знает! — Гэрилльо пожал плечами. — Быть может, они сильно искусали его… Когда я поступал на службу, я шел, чтобы сражаться с людьми. Эта пакость — муравьи… они приходят и уходят. Это не человеческое дело.

После этого он часто заговаривал с Холройдом о муравьях, и всякий раз, когда ему удавалось наткнуться на какое-нибудь человеческое подобие в этой пустыне из воды, солнечного света и далеких деревьев, Холройд, благодаря увеличившемуся знанию языка, убеждался, что грозное слово Sauba приобретает все более и более полную власть над всем.

Он заметил, что муравьи начинают становиться интересными, и чем больше приближался к ним, тем интереснее они казались. Гэрилльо внезапно забросил свои прежние темы, а португалец-лейтенант превратился в разговаривающую величину. Он кое-что знал о муравьях, уничтожающих листья, и излагал, как мог, свои познания, Гэрилльо иногда переводил Холройду то, что он хотел сказать. Лейтенант рассказывал о маленьких строителях, которые работают и вступают в бой, и о больших строителях, которые повелевают и правят; о том, как эти последние всегда ползут к шее, и как на месте их укусов появляется кровь. Он рассказывал, что они срезают листья и собирают целые пласты их и что муравейники в Каракасе местами достигают сотни ярдов в поперечнике.

Холройд, португалец и капитан потратили два дня на спор о том, если ли у муравьев глаза. На второй день прения приняли очень ожесточенный характер, и Холройд спас положение, отправившись в лодке на берег, чтобы наловить муравьев и проверить это. Он поймал несколько образчиков и вернулся на судно, причем оказалось, что у одних были глаза, а у других нет. Они поспорили также о том, кусаются ли муравьи или жалят.

— У этих муравьев, — сказал Гэрилльо, собрав сведения на одном ранчо, — большие глаза. Они не накидываются слепо, как большинство муравьев. Нет, они забиваются в углы и следят за тем, что вы делаете.

— А они жалят? — спросил Холройд.

— Да, жалят. В их жале есть яд, — он задумался. — Не понимаю, что могут поделать люди против муравьев? Они приходят и уходят.

— Но эти, говорят, не уходят.

— Уйдут, — уверенно сказал Гэрилльо.

За Таманду тянется миль на восемьдесят длинный низкий берег, совершенно необитаемый, а за ним — слияние главной реки с рукавом Батэме, при чем на этом месте река расширяется в большое озеро. Дальше начинается лес, спускающийся все ближе к воде и, наконец, подходящий вплотную к берегу. Характер реки меняется — в этой части она изобилует затопленными деревьями. В ту же ночь «Бенжамен Констан» ошвартовался в самой тени больших деревьев. В первый раз за много дней почувствовалась прелесть прохлады, и Холройд с Гэрилльо просидели до поздней ночи, куря сигары и наслаждаясь этим восхитительным ощущением. Мысли Гэрилльо были о муравьях и о том, что можно предпринять против них. Наконец, он решился лечь спать и растянулся на матрасе на палубе; он производил впечатление человека, попавшего в безнадежный тупик, и его последними словами, когда он, казалось, уже спал, был полный отчаяния вопрос: «Что может поделать человек против муравьев?.. Все это одна ерунда».

Холройд, оставшись один, принялся чесать свои искусанные руки и размышлять.

Он сидел на палубе и прислушивался к легкому дыханию Гэрилльо, пока тот не заснул окончательно. Затем его мысли привлекли рябь и переливы реки, снова пробуждая в нем ощущение необъятности, зародившееся у него, как только он оставил Пара и отправился вверх по реке.