Электричка ходила, циклопическим глазом прожектора высверливая метель. Под влиянием тепла все живое в вагонах спало, а неживое, напротив, выглядело ожившим. Хлопал открывшийся щиток кондиционера. По проходу каталась пустая бутылка. Рина ехала в электричке, смотрела в окно, в котором ничего не отражалось, кроме ее лица, и думала про «Даму с собачкой» Чехова. Что было бы с дамой в 1918 году? Ведь она где-то 1877 года рождения, эта дама, если немного включить математику. Значит, в 1918-м ей 41 год. Не так уж и много. Шпиц, конечно, околел. Дама завела себе псину попроще. С ней вместе она ходит отоваривать продуктовые карточки. Гурову – шестьдесят с кепкой. Он остался в России. Большевики отобрали у него оба его дома, он поседел и сдал. У него трясутся щеки. Чтобы получать дополнительную крупу, он работает библиотекарем при клубе технической молодежи, но все так же целует дамам ручки. Жена Гурова уехала в Париж. Она одна, по сути, не изменилась. Все так же в письмах зовет мужа Димитрием и посещает интеллектуальные спектакли…

К Мамасе Рина приехала в начале второго. Артурыча как всегда не было. Это Рина поняла еще на улице, не увидев на привычном месте его автобуса. Должно быть, Артурыч снова укатил за ватными дисками, детскими кремами или краской для волос. Увидев Рину, Мамася привалилась к стене.

– Ты с ума сошла! Ты знаешь, который час?

Та посмотрела на телефон.

– Уже знаю. А что? Метро еще ходило.

– А маньяки?

– Все были заняты. Весна на носу. Работы невпроворот.

– Все равно ты больная, – грустно сказала Мамася и пальцем наметила на щеке место для поцелуя. Этим она сильно отличалась от Рины, которая, под влиянием Гавра, любила целовать во все попало: попадется глаз – так в глаз, попадется нос – так в нос. Хотя, может, потому и отличалась, что знала за Риной эту привычку.

Они пошли на кухню, в которой – по звукам – кто-то был. Кто-то оказался Элей. Рину Эля узнала, но отнеслась к ней без интереса, точно они расстались пять минут назад. Взглянула на нее и снова занялась игрушками.

– Она весь день спала, – сказала Мамася, точно извиняясь за свою непутевость. – И я, признаться, тоже. А теперь вот чай пьем… Присоединяйся!

Рина присоединилась. Кухня была все та же, но уже какая-то неприрученная. Чашки, цветы на окнах, шкафчики – все это успело от нее отвыкнуть и посматривало теперь с подозрением. Наша ты, не наша или просто мимопробегающая какая-то.

Мамася бродила от плиты к холодильнику и хлопала шкафчиками, отыскивая печенье, или сушки, или зефир – хотя бы что-то. Манася и чай всегда были неразрывны. Она могла пить его с лимоном – без лимона, с сахаром – без сахара, с молоком – без молока, с конфетами – без конфет и даже иногда чай без чая. Тогда чаем становилась банка из-под варенья, залитая горячей водой.

На столе лежала растрепанная, с кучей редакторских зигзагов и восклицательных знаков рукопись, в которой героиня бежала топиться в пруду, не забыв перед этим накраситься и привести в порядок ногти. В этом месте автор прерывал повествование и помещал длинное – страницы на три – описание природы.

– Здесь провис, не хватает динамики. Но если убрать описание, не будет хватать вообще ничего, – сказала Мамася.

– А ты напиши, что в камышах ее ждет отвергнутый поклонник, покусавший вчера вечером вампира, который от этого неожиданно выздоровел, – посоветовала Рина.

Мамася засмеялась. По ее мнению, книга бы от этого только выиграла.

– У тебя что-то случилось? Чего ты приехала?

– Да так… На месте не сидится. Осла погладила! – сказала Рина.

Мамася недоуменно подняла брови. Она не подозревала, что в секретной школе есть ослы.

– Ослы везде есть, – веско произнесла Рина.