Мусаси осенило. Подойдя к стене, он снял с гвоздя оружие кузнеца и осторожно вытащил лезвие серпа. Взглянув на спящего, Мусаси обернул лезвие влажной бумагой и осторожно приставил его к горлу Байкэна. Отступив на шаг, Мусаси оценивающе осмотрел свою работу.

Вертушка на потолке, казалось, заснула вместе с хозяином дома. Утром она бы неистово завертелась, увидев, как отрезанная голова хозяина скатывается с подушки. Этого не случится из-за бумажной обертки лезвия.

В свое время у Мусаси были причины убить Цудзикадзэ Тэмму, да и пыл битвы при Сэкигахаре все еще горел в его душе. Сейчас смерть кузнеца ничего не значила бы для Мусаси. Кто знает, не сделает ли хозяин вертушки, который пока еще в пеленках, целью жизни кровавую месть за убийство отца?

В эту ночь Мусаси не раз вспоминал о своих родителях. Он почувствовал что-то похожее на зависть, вдыхая легкий сладковатый запах материнского молока. Ему даже не хотелось уходить.

«Простите, что я потревожил вас. Спите спокойно!» – сказал про себя Мусаси. Он тихо вышел из дома.

Скачущий конь

Поздно ночью Оцу и Дзётаро добрались до заставы, переночевали в гостинице и пустились в путь, не дожидаясь, когда рассеется утренний туман. Миновав гору Фудэсутэ, они дошли до Ёнкэнтяя. Взошедшее солнце приятно согревало спину.

– Красота! – воскликнула Оцу, оглядываясь на огненное светило.

Надежда и радость наполняли ее. Она переживала один из счастливых моментов, когда все живое: растения, звери – ликовали и радовались тому, что существуют на земле.

– Сегодня мы самые первые на дороге. Впереди – ни души! – горделиво заявил Дзётаро.

– Нашел чем хвастать! Какая разница?

– Мне это очень важно.

– Полагаешь, что дорога станет короче?

– Ничего подобного. Приятно быть первым, даже на дороге. Вот увидишь, лучше идти одним, а не тащиться за паланкином или лошадью.

– Может, ты и прав.

– Когда на дороге никого нет, кажется, что она принадлежит только мне.

– Почему бы в таком случае тебе не сделать вид, будто ты важный самурай, который едет верхом, осматривая свои владения? А я буду слугой!

Оцу подобрала бамбуковую палку и, церемонно размахивая ею, нараспев провозгласила:

– Падите! Падите ниц перед его светлостью!

Эту картину с изумлением наблюдал человек, сидевший под навесом придорожной харчевни. Застигнутая врасплох Оцу, вспыхнув от стыда за ребяческую проделку, ускорила шаг.

– Стой! – крикнул Дзётаро. – Ты не должна убегать от хозяина, иначе велю тебя казнить.

– Я больше не играю.

– Не я же придумал игру.

– Я тебя хотела развлечь. Тот человек все еще смотрит на нас. Думает, верно, какие мы глупые.

– Пошли в харчевню!

– Зачем?

– Есть хочу.

– Уже проголодался?

– Можем съесть половину рисовых колобков-онигири, запасенных на обед.

– Потерпи, мы не прошли и двух километров. Дай тебе волю, пять раз в день будешь есть.

– Наверное. Но я ни разу не ехал на лошади, меня не несли в паланкине, как случается с тобой.

– Только вчера вечером, потому что стемнело и нам надо было спешить.