Как правило, нет...

Еще раз внезапный визг, на сей раз громче. Впрочем, казалось, будто источник сих звуков — что б он собою ни представлял — старается их подавить, наложить на уста печать, сдержать рвущийся из легких вопль...

Он тихонько подкрался по коридору к дверям, легонько толкнул, заглянул...

И замер в ошеломлении.

Заледенел...

Там, в стариковской постели, была Мейна. Трико спущено сверху до пояса. Груди голые, и к одной из них присосался угнездившийся, как дитя, на коленях Сиэ. Груди выглядели не столько полными, сколько длинными, с мясистыми сосками, напоминавшими вымя животного.

Внезапно она почти судорожно вздернула голову и глянула на него.

— Ты... — начал было он.

— Вон! — завопила она.

Слова застряли в горле, он подавился труднопроизносимыми согласными, ускользающий смысл неуверенно шевелил во рту пальцами...

— Вон!

Он закрыл дверь, голова пошла кругом. Почему Сиэ из всех живущих на свете? Почему этот лепечущий идиот? Даже с Бейбом было бы лучше. Не говоря уж, конечно, про Корги. Он повернулся и побежал, зажимая руками уши, чтобы не слышать никаких стонов. Нашел свою комнату, пинком распахнул и захлопнул дверь, упал на кровать, не включив свет. Почему, почему, почему? И почему, черт возьми, это его так волнует? Разумеется, нехорошо с ее стороны, но он-то с чего взбесился? Забудем об этом. Сотрем из памяти. Тебя это совершенно не касается. Хочется ей старика, и на здоровье. Идиота! Слюнявого дурака!

Дверь с грохотом отлетела, на пороге была она, снова одетая, стояла в прямоугольнике света, лившегося в открытый дверной проем.

— Уходи! — бросил он.

Она захлопнула за собой дверь, включив ночничок, который осветил комнату, но не слишком.

— Ты, — выдавила она, шипя скорей по-кошачьи, чем по-женски, и в единственном этом слове заключался целый абзац.

— Теперь моя очередь сказать "вон"! — Он сжал кулаки, ища, куда бы ударить, и не переставая гадать, откуда в нем столько ярости. — Ты у меня в комнате. Я хочу, чтоб тебя здесь не было.

— Меня не интересует, черт побери, — опять зашипела она, а коготки на подушечках ерзали туда-сюда, отступали, высовывались, вновь и вновь. — Меня, черт возьми, ни капельки не интересует, чего ты хочешь! Какое ты право имеешь соваться в чужие комнаты?

— Я думал, с ним что-то случилось. Услышал скулеж.., как будто кому-то больно.

— Он меня укусил. Он меня укусил, герой Тоэм, а не тебя!

— Я думал, что он один.., этот старый дурак причинил тебе...

— Заткнись!

— Убирайся! — заорал он в ответ, решившись на сей раз преодолеть ее злость своей собственной ненавистью и коварством.

— Нет. Не уйду, покуда не растолкую тебе, герой Тоэм, какой ты на самом деле слизняк!

— Я не герой.

— Знаю.

— Уходи!

— Нет. Я начала тебе кое-что сообщать на сей счет в пещерах до ужина. Ты думал приятненько провести время, привлеченный моим сходством с животным, сочтя меня похотливой. Ты думал, я так и взовьюсь от крепкого поцелуя.

— А ты взвиваешься только от старых дурней... Она вспрыгнула на спинку кресла, уселась, храня идеальное равновесие, готовая ринуться за мышкой.

— Это он-то старый дурень? Да тебе неизвестно и половины того, что известно ему. И никто из нас с ним не сравнится. И никто из нас даже просто не представляет, что он видит, герой Тоэм. Дурень.., надо же! Это ты дурень. Чертов дурень, герой Тоэм. У него есть причина скулить, потому что он видит. Видит!

— Что? — спросил он, заинтригованный против собственной воли.

— Бога! — выпалила она, перепрыгнула с кресла на шкаф, села, обернувшись великолепной спиной к зеркалу. — Бога, герой Тоэм! Сиэ видит Бога и не может этого вынести.